"Хью Уолпол. Над темной площадью" - читать интересную книгу автора

зубы, без всякой мелодии. Он потихоньку исследовал все предметы,
находившиеся в комнате, - секретер, триптих, резьбу по дереву испанской
работы, кресла. Ничего, кроме глубочайшего презрения, все это у него не
вызывало.
Потом он приблизился к окну и ненадолго задержался там. Прижавшись
носом к стеклу, стал смотреть на площадь. И хотя в тот вечер должно было
случиться еще немало ошеломляющих событий, связанных с ним, и даже гораздо
более значительных, этот момент врезался мне в память. Пенджли принял позу,
в которой я его запомнил навсегда. Его сухое, облаченное в поношенную
хламиду тельце приподнялось на цыпочки (любопытно, что его одежда обычно
была до такой степени заношена, что лоснилась; с самого первого дня моего
знакомства с ним она неизменно была в таком состоянии); его физиономия жадно
приникла к окну. Он глядел вниз. Не сомневаюсь, что в это время он
высматривал в толпе там, на площади, очередные десятки будущих своих жертв.
И снова я, сидя в кресле поодаль от окна, увидел мысленным оком площадь
под снежным покровом и маленькие черные фигурки, разбегающиеся по ней в
разные стороны в поисках укрытия, - и вот уже никого, лишь опустевшая,
безжизненная, девственная в своем белоснежном уборе площадь.
Пламя свечей в серебряных канделябрах затрепетало, словно тронутое
таинственным дуновением. Пенджли повернулся и посмотрел на меня; я понял его
взгляд. В нем была безмерная радость и вместе с тем - презрение.
- Значит, хотите работать на меня, так ведь? А есть ли у вас опыт?
- В чем? - не понял я.
- Ну в игре на человеческих чувствах... С людьми надо играть...
- Вы имеете в виду шантаж? - спросил я.
- Нет, зачем же так... - Кончик его языка на миг показался и исчез. -
Это слишком грубо звучит. Я не люблю это слово, и чем реже мы будем его
употреблять, тем лучше будет для всех нас.
Отвернувшись от окна, он очень близко подошел ко мне и стоял, будто
ощупывая меня глазами, оценивая, как товар.
- Припоминаете Робин Гуда?
- Припоминаю ли я Робин Гуда? - сказал я. - Не имел чести его знать,
если вас это интересует.
Но моя шутка не имела у него успеха. У меня в памяти остался взгляд,
которым он меня удостоил в ответ, - свирепый и беспощадный. Уверен, точно
таким взглядом он пронзал незадачливых своих пособников, когда те чем-то ему
не угождали.
- Тут не до шуток, - отрезал он. - И если вы войдете со мной в дело,
шутить вам не придется... Ладно. Так чем занимался Робин Гуд? Он отбирал
деньги у богатых и отдавал их бедным. Устанавливал справедливость, так
сказать. Он и его шайка годились для своего времени, а я со своими людьми -
хорош для нашего. Но методы те же.
- Понятно, - сказал я. - А вы тоже отдаете свой улов бедным?
Он снова с недоверием впился в меня глазами.
- Не ваше дело, что я отдаю бедным, - проговорил он. - Сами скоро
узнаете.
И затем, стоя передо мной, Пенджли запел победную песнь, каких не
складывал еще ни один бард, - гимн самому себе, властителю мира. Он
восхвалял свою бесконечную мудрость, свое тонкое знание человеческих душ; он
издевался над своими жертвами с их жалкими слабостями и грешками и,