"Хью Уолпол. Над темной площадью" - читать интересную книгу автора

благоразумие еще не окончательно покинуло меня, и у меня хватило духу быстро
миновать кондитерскую и вскарабкаться по ступенькам темной кривой лестницы к
двери с табличкой, гласившей: "У. Джакоби, парикмахер". На какую-то долю
секунды вновь подкатило искушение ухватить пагоду... Я рванул дверь
парикмахерской с такой силой, словно за мной гнался дьявол.
Маленькая комнатка, в которой я оказался, была такая темная и грязная,
что, глянув вокруг, я едва не ретировался. В конце концов, если я замыслил
посещение парикмахерской как последнюю роскошь, на которую имеет право
свободный человек, я мог бы подстричься в заведении поприличнее этого. Но
мысль, что, проходя мимо кондитерской, я опять волей-неволей подвергнусь
былому соблазну, удержала меня. Нет, я не смел рисковать. Решившись, я
переступил порог.
Помещение было в самом деле достаточно странное и нелепое. Шторы не
были опущены, и меня и здесь преследовал тот самый золотой бокал, который
теперь, когда я смотрел на него с противоположной стороны улицы, из
парикмахерской, был почти на одном уровне со мной. Огоньки льющейся из него
влаги вспыхивали и гасли, их отражения дорожками пробегали по комнате и тут
же исчезали и снова зажигались и гасли, будто чьи-то колдовские пальцы
пытались нащупать клад под затоптанным полом парикмахерской. И в самом деле,
пол был ужасно грязный. Мне редко доводилось попадать в такую занюханную
дыру, а неопрятный низкорослый цирюльник имел такой же занюханный вид, что и
его дыра. К услугам клиентов были три таза и перед каждым из них - зеркало,
прислоненное к стене. Вдоль другой стены стояло несколько стульев. Там уже
сидели в ожидании своей очереди два человека.
Цирюльник был неказистый, кривобокий, с немытой головой, ушедшей в
плечи, и с таким угрюмым лицом, какого я сроду не встречал ни у одного
человека. У него были длинные усы, как у моржа, концы которых он то и дело
покусывал.
Когда я вошел, он ничего мне не сказал, и я тоже молча опустился на
один из незанятых стульев.
С голоду у меня плохо работала голова, я испытывал страшную усталость и
ненависть ко всему роду человеческому. Ну чем я виноват, почему именно я
попал в такое паршивое положение? Разве я хуже всех этих парней? Ведь
наверняка даже лучше многих из них. Я повернулся к маленькому благодушному
человечку с личиком, как румяное яблочко. Он сидел рядом со мной и,
заливаясь утробным смехом, разглядывал совершенно пустые и пошлые страницы
"Панча". Мне ничего не стоило схватить его за глотку, тряхнуть сильнее и
потребовать от него ответа: ну почему, почему он и ему подобные так
несправедливо со мной обошлись?
Но он, неверно истолковав мой взгляд, прочел в нем дружелюбие.
- Тут есть неплохие шуточки, - сказал он, ухмыляясь и передавая мне
"Панч".
Думаю, как раз с этого момента прошлое начало беспорядочно выплывать из
моей памяти, перемежаясь с настоящим, как будто оно, это мое прошлое, уже
знало, что через каких-то четверть часа очень громко напомнит о себе, и
намеревалось меня к этому подготовить. В голове у меня стали возникать такие
сцены: я увидел приоткрытую дверь; зеркало, а в нем искаженное гневом и
болью лицо; вертлявую, приземистую фигурку заморыша, воровато крадущегося по
тропинке в саду; глаза, самые прекрасные глаза на свете, обращенные на меня
с выражением безграничного доверия и приязни, - ах, смел ли я когда-нибудь