"Джон Апдайк. Кролик вернулся (Кролик-2)" - читать интересную книгу автора

быть, но даже и это горе потускнело, рана затянулась, так что теперь
кажется, будто не она, Дженис, была в той комнате, было только ее отражение,
и она была не одна, с ней был какой-то мужчина, он и теперь с ней, не Чарли,
но в нем есть частица Чарли, и что бы ты ни делала, ты делаешь в присутствии
этого человека, и до чего же хорошо, что он теперь во плоти. Дженис
представляется, что эта плоть в ней, точно она проглотила ее. Только это
что-то большое-большое. И тает медленно-медленно, как сахар. Хотя теперь,
проделав это с ним столько раз, она умеет быстро кончать - иной раз даже
просит его подналечь и, к собственному удивлению, кончает, помогая себе
сама, - так странно, что приходится учиться этой игре: ведь ей все
говорили - и учитель гимнастики, и священник епископальной церкви, и даже
как-то раз мама, ужасно смутившая ее, - что нельзя устраивать игры со своим
телом, хотя оно как раз для того и существует; интересно, думает Дженис,
слыша, как скрипят пружины на кровати Нельсона, - интересно, что Нельсон
подумал бы, что он думает, бедный мальчик, совсем еще маленький, без волос в
паху, такой одинокий, сидя один у телевизора, когда она приходит домой,
грезит о своем мини-мотоцикле - вот она и упустила момент. Хоть она и
убыстряет темп - момент упущен, желание прошло. Вот глупо. До чего же все
глупо. Мы рождаемся, и нас кормят, и меняют нам подгузники, и любят, и у нас
появляются грудки, и начинаются менструации, и мы сходим с ума по
мальчишкам, и наконец один-другой из них отваживаются нас потискать, и нам
не терпится поскорее выйти замуж и нарожать детей, потом деторождение
прекращается, и мы начинаем с ума сходить по мужчинам, даже не отдавая себе
в этом отчета, пока не запутываемся: с возрастом плоть обретает более
громкий голос, а потом этот период вдруг кончается, и мы, нацепив шляпу в
цветах, начинаем раскатывать в машине то в Тусон, то в Нью-Хэмпшир
посмотреть на золотую осень, и навещаем наших внуков, потом укладываемся в
постель, как бедная миссис Энгстром, - Гарри без конца пристает к ней: надо
навестить мать, но Дженис, право, не понимает, почему она должна навещать
его мать, которая ни разу доброго слова ей не сказала, пока была здорова, а
сейчас тщетно подыскивает слова, брызгая слюной и тараща глаза, так что они
чуть не вылезают из орбит от усилий, каких ей стоит сказать что-нибудь
ехидное, а ведь существуют для таких приюты или больницы, и какие же там
несчастные старики - Дженис помнит, как они с отцом ездили в такое место к
его старшей сестре, по всему коридору грохотал телевизор, а линолеум был
усыпан иголками от рождественской елки, - а потом мы умираем, и что бы
изменилось, если бы мы не родились вообще. И все время где-то идут войны, и
происходят бунты, и творится история, но все это не так важно, как пишут в
газетах, если тебя это впрямую не касается. Дженис считает, что Гарри на
этот счет прав: Вьетнам, или Корея, или Филиппины - кому до них дело, а вот
ведь приходится - так надо! - умирать за них мальчикам, которые еще и
бриться-то не научились, и на стороне противника сражаются тоже мальчики
возраста Нельсона. Как странно, что Чарли так ярится, точно он из
национальных меньшинств, а впрочем, конечно же, так оно и есть, ее отец
говорил про драки между ребятами, когда учился в школе: мы против них;
Спрингер - английская фамилия, папа очень гордится этим, тогда почему же,
спрашивала себя Дженис, когда училась в школе, - почему она такая смуглая, с
оливковой кожей, которая никогда не загорает, и волосы у нее курчавятся,
никогда не лежат гладкими прядями - только недавно она додумалась отрастить
их спереди и закалывать назад, его беспутная мадонна, так Чарли называет ее,