"Милош Урбан. Семь храмов " - читать интересную книгу автора

не пропускает ни одной воскресной службы. Потом она говорила мне об этом не
раз, возомнив отчего-то, что я составлю ей компанию. Но я сказал, что ходить
в церковь надо уметь, а я не умею.
Поначалу ее болтовня утомляла меня, но со временем я привык. Привык и к
неприветливому жилью, причем на удивление быстро. Я ждал, что окажусь в аду,
в пекле, привычному мне по Болеславу, а попал всего лишь в пустыню. Подобно
Симеону Столпнику, я тихо и неподвижно сидел у окна, глядя на улицу. Большую
часть суток вокруг царило безлюдье: тысячи квартир - и ни единого признака
жизни. Тишина бетонных стен казалась странной, но только здесь мне удавалось
по-настоящему сосредоточиться. Единственным звуком, который издавали
цементные соты, был стон - стон железной арматуры, остывавшей после жаркого
лета. Больше уже никто и никогда не родится, думал я тогда, и по спине у
меня бежал холодок. На этом свете, в этой цивилизации, в этом городе - нет!
Тот, кто пока еще жив, потихоньку доживет свой век, и некому будет сменить
его.
Дни и ночи напролет смотрел я на свою угловатую серую Гоби и гнал прочь
мысль о том, что именно в двадцатом веке человек страстнее всего мечтал и
страшнее всего ошибался. Но потом мысль эта переросла в убежденность.
В Болеслав я ездил редко, понятие "дом" лишилось смысла, я его больше
не чувствовал. Я придумал развлечение, которое помогало мне скоротать
бесконечные субботы и воскресенья, когда, измученный учебой, не знал, куда
девать свободное время. Я бродил по северной границе города и с радостью -
тем большей, что она была нечаянной - обнаруживал всяческие животворные
оазисы: рощу с заросшей каменоломней, бывшее стрельбище, обсерваторию,
сооруженную астрономами-любителями, водонапорную башню, построенную как раз
вовремя, чтобы не оказаться затронутой функционализмом, кладбище, к которому
до сих пор ведет лишь проселочная дорога. Таких мест немного, но несколько
раз они спасали меня от депрессии.
Однажды ясным ветреным днем, когда небо с редкими купами белых облачков
сияло лазурью, я подался далеко, на самые Градчаны. Мне хотелось взглянуть с
большой башни собора Святого Вита на те кварталы, что возникли в эпоху,
когда строители жилых домов не брезговали еще понятием Красота. По этому
случаю я вооружился биноклем и весь путь проделал пешком. На башню в тот
день я так и не поднялся. Стояло бабье лето, теплынь была, точно в июле, и
после двухчасовой прогулки мне требовался отдых в холодке под сенью собора.
Я сел на скамью в дальней части главного нефа и принялся разглядывать
иностранцев, которые с самодовольной тупостью бродили по храму прямо в
кепках и панамах. Задранные кверху или опущенные вниз головы делали их
похожими на сорок. Я сказал себе, что, подобно им, тоже чужой здесь, и,
отринув их приземленность, поглядел на высокие церковные своды.
Передо мной было прошлое: каменные окружья обрамляли стекла с
изумительными витражами, колонны переходили в нервюры, которые изгибались в
покорных, однако же радостных поклонах и усердно подпирали потолок, чердак и
крышу святыни. Они несли в себе смирение человека Средневековья, одинаково
присущее священнику, воину или рабочему... И создатели соборов тоже не были
исключением. Я поднял бинокль и нацелил его вверх и наискосок. Он немедленно
превратился в детский калейдоскоп, я даже зажмурился от ослепительного
сияния, целого моря отблесков и радужного многоцветья в высоких окнах, этих
завораживающих толкователях дневного света, который вне церковных стен, как
известно, всего лишь белый. Для начала меня заинтересовало окно в часовне