"Милош Урбан. Семь храмов " - читать интересную книгу автора

Гроба Господня, на котором изображалось, как закладывали первый камень
храма. Мне захотелось опуститься на колени, благодарность этой красоте
внезапно запретила мне сидеть. Чтобы совсем уж не растрогаться, я перевел
взгляд на окно Туновской часовни и увидел человека, боровшегося за свою
жизнь. Он был одним из нас, его лицо имело и женские, и мужские черты... в
том числе и мои. Я настолько хорошо узнал себя, что от ужаса сжался на
скамье. Когда я отважился в третий раз взглянуть в свои увеличительные
стекла, то увидел картину торжественную и жуткую одновременно. Страшный суд
в окне поперечного нефа. И ясно услышал голос: спасайся, пока еще есть
время. Меня охватила паника, и я отвел глаза и, не поднимаясь с молитвенной
скамеечки, повернулся назад и посмотрел на ребра-нервюры, перекрещивающиеся,
точно кости скелета; стоило протянуть руку - и я коснулся бы хрупкой
бренности. Вывернув позвоночник, утонул взглядом в недрах розетты над
западным порталом - и окаменел от страха. Передо мной открылось само
начало - сотворение мира. Но сотворение это оказалось перевернутым. И это
опрокинутое изображение, понял я вдруг, говорит о человеке куда больше, чем
все книги мира.

Неделю за неделей я с биноклем в рюкзаке обходил пражские храмы,
выбирая те, что были украшены самыми яркими витражами. Места, обласканные
путеводителями, меня не привлекали. Малую Страну и Старый Город я оставил
туристам, предпочтя Карлов Новый Город. Меня очаровала его верхняя часть,
окрестности церквей Святой Екатерины, Святого Аполлинария и Святого Карла
Великого, а также ни прежде, ни теперь не застроенные, обнесенные
средневековой стеной склоны под Карловом, где еще совсем недавно паслись
овцы и зрел виноград... А еще я всем сердцем привязался к тихим улочкам
возле больницы, улочкам, по которым бродит смерть и почти всегда собирает
тут свою жатву.
Не считая церквей, ратуши и нескольких подвалов жилых домов, куда
трудненько было добраться, здесь и камня на камне не осталось после шагов
"прогресса" времен императора Франца-Иосифа: все втоптало в землю
"благоустройство" конца девятнадцатого века, называемое в художественной
среде не иначе как кошмарным пражским холокостом. Я вынужден был ходить туда
снова и снова, подгоняемый сочувствием к исчезнувшим домам и своеобразной
ностальгией, влюбленностью в ушедшие времена, стать современником которых
мне не довелось.

Постоянно углублявшийся интерес к Средневековью мало отражался на моих
университетских успехах. Меня занимала повседневная жизнь горожан, занимали
самые обыденные вещи - церковное причастие, воспитание детей, возможность
путешествовать, покупка одежды и еды, отношения между соседями и житье под
одной крышей с домашними животными. В хрониках я разыскивал свидетельства о
том, что именно люди Средних веков полагали прекрасным, а что -
отвратительным, как понимали они цель своего прихода в этот мир, как
чувствовали себя в своем городе, на своей рыночной площади или улице, как
жилось им в двухэтажных деревянных или каменных домах с остроугольными
фронтонами, тонкими печными трубами и узкими, словно рукав, садиками.
Моя манера учиться никому не нравилась. Экзамены я сдавал плохо; я
принадлежал к числу тех, кто изо всех сил пытается справиться с заданием,
но, поскольку его интересы лежат в иной области, чувствует, как все валится