"Видмер Урс. Рай забвения " - читать интересную книгу автора

мог понять, отчего у меня на глазах выступили слезы: от озона или от
встречного ветра.
Подъехав к дому, я увидел, что издатель сидит у меня на крыльце. А я-то
думал, что уже никогда его не увижу! Ему просто не хотелось возвращаться к
себе в издательство, и он решил выпить у меня пива. Пока я отпирал дверь, он
полез куда-то в трусы и достал влажную от пота фотографию женщины лет
тридцати, светловолосой, красивой. Един ственным недостатком Сесиль
Паваротти было то, что взгляд ее глубоких глаз предназначался не мне. Мы
поднялись по лестнице и снова уселись за кухонный стол.
- "Жизнь Эрики Папп"! - заявил издатель, доставая стакан и наливая в
него пиво - Вот то, о чем надо писать сегодня. История потрясающая!
Заглавие, кстати, придумал я сам. Эрика Папп - дочь миллионера, детство и
юность прошли на берегу Цюрихского озера, на той самой южной стороне, где
владелец какого-нибудь "форда-фиеста" выглядит на фоне других жалким
оборванцем. Виллы со спускающимися к озеру садами, кругом цветущие
кустарники, выписанные откуда-нибудь с Бали или с Сицилии и рассаженные
лучшими архитекторами. Собаки. У родителей Эрики тоже была собака, огромна}
овчарка, что на самом деле довольно странно, потому что фамилия у них была
какая-то еврейская: то ли Гирш, то ли Блох. Родом они были из Германии, но
швейцарское подданство у них древнее нашего с тобой, вместе взятых. Когда
Эрика потом стала министром полиции, то гоняла инородцев и в хвост и в
гриву. Вот о чем ты мог бы написать между прочим.
Я кивнул, не испытывая никакого энтузиазма, потому что голова у меня
кружилась от голода. Пооткрывав по очереди все шкафы на кухне, я обнаружил
там лишь зубочистки да использованную алюминиевую фольгу. В холодильнике
стояла одинокая банка варенья.
- В Швейцарию они переселились совсе не из-за Освенцима, - продолжал
издатель. - Это было в первую мировую войну... Хотя что я говорю, еще
задолго до нее. Юная германская демократия тотчас же после 1848 года сделала
все возможное, чтобы отравить евреям жизнь, однако в конце века они все еще
имели право жить где хотят. Так было и с ее родителями. Они жили в Мюнхене и
торговали солодом. Фирма разорилась, и один из ее двоюродных дедушек
церемонно, точно прусский офицер, простившись с женой и детьми, удалился к
себе и застрелился. Родной дедушка Эрики собрал все, что осталось от
фамильного имущества, и перебрался в Цюрих, где снова открыл торговлю
солодом, очень скоро приобрел дом, а потом и машину, один из первых
автомобилей в городе, - почтенный старичок за рулем в шоферских очках и
крагах. Первая мировая, черт знает почему, взвинтила спрос на солод, и в
двадцатые годы весь наш Swinging Zurich (Развеселый Цюрих (англ.).) только и
делал, что хлебал темное пиво, а что было после изобретения овомальтина
(искусственный солод), и описать невозможно. Дедушка стал поставщиком Двора.
Вот скажи, - произнес издатель, осуждающе глядя мне прямо в глаза, --
почему ты никогда не пишешь ни о чем историческом, памятном, предпочитая
какие-то фантазии?
Я начал было складывать в уме ответ, что, мол, фантазия и есть
выражение самого памятного, однако для издателя этот вопрос был чисто
риторическим, и он продолжал свою речь. Я успел услышать лишь, как он
помянул отца Эрики, и тут у меня случился приступ кашля. От дикого голода
воздух попал мне в пищевод. Я кашлял и давился, а издатель все говорил, и
когда я опять смог слушать, отец Эрики, очевидно, уже вырос, купил машину,