"Видмер Урс. Рай забвения " - читать интересную книгу автора

примеривался вскочить в седло. На нем снова было его трико, только надетое
наизнанку, так что имя его подружки зеркально просвечивало сквозь тонкую
ткань.
- Я напишу свою книгу заново, - сказал я. - Важное не забывается.
Только мелочи.
- А если наоборот? - глубокомысленно отозвался он.
Так и не поняв, что он хотел этим сказать, я решил все-таки подать ему
руку. Он пожал ее.
Я поднялся по лестнице и пошел мыть руку, пролежавшую в его клешне чуть
ли не вечность. Томатный соус и моццарелла. В пепельнице лежала фотография
Сесиль Паваротти. Вытерев насухо, я стал вглядываться в нее, в эти красивые
глаза. Спустился в "сад", точнее, палисадник, засыпанный галькой, потому что
поставить там, например, стол для пинг-понга было бы уже негде. Прямо передо
мной высилась стена соседнего дома, такая голубая, что я не раз принимал ее
за небо. Некоторое время я просто смотрел на далекий горизонт. Потом открыл
тетрадь в коленкоровом переплете и несколько минут раздумывал, о чем же я
собирался вспомнить.
Чтобы вновь найти своего старика, мне понадобилось гораздо больше
времени. Я сам так заплутал в этой метели, что уже плохо представлял себе
дорогу обратно. Старик кружил вокруг купы деревьев, густо осыпанных снегом,
-- то ли елок, то ли пальм. Лицо его сияло. Нет, он не кружил, а скорее
приближался к ним по спирали, находя прежнее место, но тут же отправляясь
искать другое. И место и человек с каждым новым кругом были иными. Вскоре он
оказался совсем близко к деревьям. Сейчас у него нигде и ничто не болело
или, возможно, боль так ровно распределилась по всему телу, что он не ощущал
разницы. Что сны, что песок. Мужчина или женщина. Волк или ягненок. С такой
манерой ходьбы он, естественно, продвигался вперед очень медленно, так что я
без труда поспевал за ним, однако он ни разу не сбился с шага, даже когда
дошел до поленницы, сложенной из высохших трупов. Помахал рукой мальчишке,
сидевшему на вишневом дереве и плевавшему в старика косточками. В меня он
тоже плюнул. Описав изящную дугу, косточка пронзила меня насквозь и застряла
где-то в позвоночнике. Позже, когда солнце уже растопило снег, врач во всем
белом объяснял какому-то юнцу, что "с таким сердцем этот ваш пациент долго
не протянет". Старик, проходя мимо, пожал ему руку. Он нюхал цветы на ходу
-- то ли синеголовники, то ли горечавки. Что-то такое, давно вымершее. Опять
сплел веночек из ландышей, однако на этот раз сам надел его, недооценив при
этом размеры своего черепа настолько, что венок лежал на нем, как на блюде.
- Как это называется, - вдруг бросил он через плечо, - когда
мгновения следуют друг за другом одной сплошной чередой?
Только теперь до меня дошло, что он все время знал о моем присутствии.
- Привычка! - крикнул я в ответ. - Это называется "привычка"!
Погладив двух мурлыкающих кошек, самочку и кота, он взял и связал их
хвостами, так что, если бы не я, они и до сих пор бегали бы по кругу. А он
все брел себе между какими-то тетками и племянницами, и ему это почему-то
нисколько не вредило. Как же безобразно устроен мир! Через метр - горы
пластиковых пакетов, и на каждой возвышается очередной папаша,
комментирующий дочери вид с горы Пилатус на Кап-Суньон. Однако именно эти
детки, глядящие на все столь скептически, только и могли разглядеть бедного
старика, на этот раз вздумавшего вскарабкаться на нечто вроде откоса
Айгернорда, причем безо всяких страховок и страха. Я - у зрительной трубы