"Видмер Урс. Рай забвения " - читать интересную книгу автора

как античный пастух, и был им, и нес меня на руках. Сидя среди своих овец,
он растирал меня, пока я не высох; это было место, где позже построят
Дельфы. Произрастали колючки, пахло лавандой, шуршали ящерицы. Кругом жили
духи - Оракул-то еще не возвели, и им не надо было прятаться. Никто не
приходил за ответами на вопросы. Еще не было того знания, которого сегодня
уже нет. Любое открытие вызывало восторг. Я разглядывал жука, блестевшего,
как зеленое золото. Остальные - нимфы, гномы - тоже смотрели завороженно.
Впрочем, нас скоро отвлекли еще не виданные цветы и новые сверкающие
камешки. Небо тоже было совсем новым. Воздух, еще никогда никем не дышанный,
и вода, которую мы пили впервые. У старика была флейта с пятью тонами. Он
заиграл, и оказалось, что больше и не требуется. Нам вообще ничего не
требовалось, у нас все было. Юный Филемон обожал малышку Бавкиду, закрывшую
глаза от счастья. Духи пытались подражать им, но эта тайна рода
человеческого была им недоступна. Нам пришлось уходить, лишь когда на холм
пришли люди, одетые по-городскому - в кожаные сандалии, в белые полотнища
через плечо, - и принялись мерять землю. Мы укрылись в скалах. Старик
метнул камень и убил геометра. И все-таки вскоре тут возник круглый храм с
колоннами, и мы ушли. Голоса верующих, завывавших в экстазе, удалялись. Мы
потеряли друг друга, потому что духам двигаться было легче. Нимфы, нырнув в
ручьи, тоже исчезли, превратившись в воду. Гномы, уцепившись за лапы
коршунов, заскользили с вершины вниз по склонам и, вопя, свалились в кусты
дрока. Лишь я да еще почему-то старик брели вперед из последних сил. Скоро
мы, шатаясь и то и дело теряя друг друга из виду - я рыдал, он бранился
себе под нос, - погрузились в какую-то голубизну, которая из воздушной с
каждым шагом становилась все более плотной, почти бетонной. Я рвался вперед
в полном отчаянии. Внезапно плотная материя отпустила меня, и я, падая,
рухнул на гальку, которую, подняв голову, признал своей собственной. Рядом
лежал мой же перевернутый стул. И росла моя жимолость, порядком подсохшая,
потому что еще зеленые дочерние побеги получали слишком мало питания от
материнских. А вот и мой садовый столик. Я кое-как встал на ноги и поставил
стул. Сел. В коленкоровой тетради было полно записей. Куда же делся старик?
Я был настолько не в себе, что стал звать его, правда вполголоса, но
достаточно громко для того, чтобы из окна выглянула соседка, хорошенькая
менеджер по рекламе. Я помахал ей рукой и пошел в дом. Не желая еще раз
пережить такое, достал из подвала велосипед и поехал, впервые в жизни один.
Едва успев пару раз нажать на педали, я почувствовал себя лучше, а когда
взобрался на Дольдер, то дышал уже совсем свободно.
И поехал дальше, на юг. Нигде так хорошо не думается ни о чем, как на
велосипеде. Я думал об Изе, своей жене, и это было не больно. Вскоре после
ее бегства я подкрался к дверям студии, где она обитала в окружении мешков с
гипсом, серая, пыльная и счастливая, валяясь на раскладушке и раз в три дня
приводя в порядок сбитые простыни. "Нескафе", залитое горячей водой из-под
крана. Прижав ухо к двери, я хотел услышать, как она дышит. Но не услышал
ничего, совсем ничего, и представил себе, как оба любовника, узнав меня,
заулыбались и прижали пальцы к губам. Это он, гадюка, ничего, он скоро
уйдет. И я ушел. Конечно, в студии попросту никого не было: в три часа
пополудни любовник был на работе, оперировал больных детей. Что делала Иза,
мне было неизвестно. В мое время, когда мы любили друг друга, когда я еще не
ездил на велосипеде, она служила библиотекаршей в Центральной библиотеке и
занималась тем, что переводила рукописи Конрада Фердинанда Майера на