"Видмер Урс. Рай забвения " - читать интересную книгу автора

Вороны повернули головы, точно прислушиваясь, а старик продолжал,
щурясь, вглядываться в метель.
- Когда нам с тобой еще нельзя было пить пиво, его подавали здесь, на
террасе, за двадцать сантимов, - продолжал он. - Теперь Дитер подает его
тут только в виде исключения, если приезжает какой-нибудь старый клиент.
Пиво у нас нынче датское, особого сорта, и стоит оно восемь двадцать.
- Вот как, - сказал старик.
- Ты мой самый лучший друг из всех, какие у меня были, - произнес
Франц. - Я долго не мог примириться с мыслью, что больше никогда тебя не
увижу.
Старик подал другу руку, и они сошли вниз по лестнице. Снег валил
тоннами. Ступив на тротуар, старик обернулся, но увидел лишь рой снежинок.
Вышло так, что наши велопрогулки, мои с издателем, оказались прерваны
на несколько недель. Он ездил на книжные ярмарки в Дакар и Нью-Йорк, где
отказался от международных прав на Хемингуэя, хотя наследники готовы были
уступить ему их почти даром, потому что желал сохранить свое реноме. "Старик
и море" был для него кичем последнего разбора, его тошнило от этой
супермужской психологии, от стрельбы из ружья по львам, не вставая с
постели, на которой герой только что привычно отымел женщину, очередную
медсестру-социалистку. Мой издатель рад был вновь очутиться дома, и однажды
утром - в пять тридцать, если уж быть точным, когда ясный солнечный день
еще только выбирался из своей кроватки, - он уже звонил в дверь, за которой
лежал я, без женщины и без ружья, из которого, если бы оно у меня было, я не
задумался бы выстрелить по нему. Но ружья не было, и я вскочил на ноги и
впустил своего друга. На нем снова был такой же велосипедный костюм, только
майку с рекламой моих книг сменила другая. Имя нового автора скрывалось под
рюкзаком, туго набитым провизией, виднелось только заглавие книги - "Жизнь
Эрики Папп", вот как она называлась, а ниже ярко-розовыми буквами значилось,
что ее начальный тираж составил восемьдесят тысяч. На моей майке ничего
подобного написано не было. Меня это так возмутило, что, заваривая кофе, я
машинально выбросил в мусорное ведро свежую заварку, так что пришлось все
начинать сначала. Издатель тем временем листал мою записную книжку, в
которую я заносил свои самые сокровенные мысли. Я подогрел нам на двоих три
отыскавшихся в холодильнике замороженных пирожных, и издатель слопал два из
них, хотя незадолго до того, отчаянно жестикулируя, уверял, что плотно
позавтракал. Он расска-зывал о Нью-Йорке. Жил он в "Уолдорф-Астории", что
его поначалу злило, потому что он мечтал попасть в отель на 42-й улице, где
все писатели мира жили хоть раз месяца по два. Однако там то ли не было
свободных мест, то ли этот отель вообще снесли - короче издатель в конце
концов примирился со своей "Уолдорф-Асторией", причем настолько что почти
перестал выходить на улицу. А к нему и так все приходили сами - и эта
хемингуэевская банда (само собой), и масса других издателей, потому что за
его издательством числилось наибольшее число книг, месяцами занимавших
первые строчки в тамошних списках бестселлеров (моя книга в их число не
входила). Как-то раз он даже ездил кататься на велосипеде вместе с Эдвардом
Гори и старшей сестрой Вуди Аллена: у них у обоих были мощные горные
велосипеды, которые там называют mountain-bikes, и несколько лет регулярных
туров до Вермонта и Мэйна. Издателю же удалось достать лишь старый дамский
велосипед, который, естественно, далеко не соответствовал его обычным
требованиям; впрочем, в этот раз он был как бы в отпуске. Причем Эдвард Гори