"Сергей Юрский. Западный экспресс" - читать интересную книгу автора

что жезловая система отмирает и на путях ставят семафоры, а потом и
светофоры. Как это примитивно: красный - нельзя ехать! желтый - скорость 16
кмчас, зеленый - можно ехать. И все! И нет собственной инициати-вы, нет этой
ловкости, когда на ходу, свесившись с подножки, помощник машиниста
накидывает жезл на руку дежурного по станции, а тот отдает ему другой, как
эстафету, как победный символ права на движение, и начинается новый перегон.
Здесь, на железной дороге, работают самые ловкие, самые ответственные
люди. Единственно, кто на них похож,- это воздушные гимнасты в цирке. Там
тоже полет трапеции рассчитан до долей секунды. И рассчитан не машиной, а
человеческим опытом и талантом. Чуть раньше или совсем чуть-чуть позже
ловитор промахнется, и гимнаст полетит в бездну на глазах ахнувшей толпы.
Ритм, создаваемый многими людьми, идеально чувствующими друг друга,-
вот что такое железная дорога. Две полосы железа, обозначающие
бесконечность, один божественно прекрасный, совершенно живой механизм -
паровоз, и множество слаженно, нарядно, балетно трудящихся людей! Пассажиры
нужны только как публика, восхищенно-благодарно аплодирующая этому ансамблю
солистов.
И шло лето. С патефоном в соседнем дворе, с фокстротами, доносящимися
из-за забора. Синее платье в белый горошек, обтягивающее внезапно
округлившиеся за последний год формы хозяйской дочки. Чего это она стала
такая озабоченная? Куда это ее несет каждый вечер на каблучках,
проваливающихся в глинистую землю? Ни на мое: "Привет! Чего это ты нарядная
такая? День рождения, что ли?" - ни на запоздалые крики из окна ее матери -
тети Нюры: "Чтоб, как стемнеет, дома быть, а то смотри!" - даже не
оборачивается. Едкий дым из самоварных труб, набитых щепочками и сосновыми
шишками.
Мелкая речка с густым кустарником на высоком песчаном правом берегу,
где местная подрастающая шпана всегда караулит меня, чтобы избить за то,
что, "когда в то воскресенье с отцом твоим на откосе купались, собаку на нас
натравливал", а у меня и собаки-то никакой нет, у соседей есть Рекс, так он
на цепи сидит.
И опять - лучше нет, как уйти из-под маминого надзора, миновать обходом
опасные кустики, где шпана притаилась, вброд через речку за отмель - на тот
берег, потом топким лугом до большой пыльной дороги с колючим гравием и уж
по ней мимо длинных сараев и насосной башни до долгожданной надписи на
дощечке, прибитой к столбику,- БУТОВО.
Тут не просто платформа - тут станция. Пути разветвляются. Стоит
маневровый паровоз серии "Щ". Сидит машинист - виден в окошко - неподвижно
сидит и смотрит как полоумный в одну точку - перед собой и немного ниже. То
ли книжку читает, то ли спит с открытыми глазами. Паровоз слегка попыхивает,
отдувается, а машинист сидит и не шевелится. А я стою у сарая за пустой
заросшей колеей и смотрю снизу вверх, ожидая сам не знаю чего.
Какой-то высшей милости. Какого-то снисхождения. Я и не надеюсь,
скажем, быть позванным и влезть в вожделенную чумазо-зеленую будку. Я смутно
надеюсь лишь на то, чтоб быть замеченным, чтоб образовалась хоть какая-то
связь... чтоб прекратилась эта неподвижность и что-нибудь сдвинулось с
места... машинист поднял бы глаза, повернул голову и подумал (бы): вот стоит
у сарая мальчик... Чего он тут стоит? Подошел бы да помог мне подержать
какой-нибудь рычаг, а я в это время поверну колесо реверса, потому что
помощник на фронте, а одному справляться трудно. И он крикнул бы: "Эй,