"Лев Успенский. Эн-два-0 плюс Икс дважды (полуфантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

"Всем Петербурге" - справочнике, толщиной с Остромирово евангелие, но куда
более остром по содержанию, - значилось: "СВИДЕРСКАЯ, Анна Георгиевна,
дворянка, вдова полковника. Можайская, 4, кв. 37".
Ox, как много таких дворянок, с дочерьми, тоже столбовыми дворянками,
перекатывались из кулька в рогожку по Северной Пальмире. Заводили
чулочно-вязальные мастерские. Мечтали выиграть двести тысяч по заветному
билету. В великой тайне работали белошвейками или кружевницами на
какую-нибудь "мадам Жюли". Поступали в лектрисы к выжившим из ума барыням,
или - всего проще и всего вернее - сняв барскую квартиру, превращали ее в
общежитие, сдавая от себя комнаты жильцам.
Так вот шла жизнь и на Можайской, 4, - с хлеба па воду, на какой-то
таинственный "дяди Женин капитал", который не мог же быть вечным. А когда
дядя Женя иссякнет, тогда что?
Лизаветочке нашей к одиннадцатому году стало - сколько, Сережа? - да,
верно, уж двадцать, а то и двадцать один год: без пяти минут вековуша. Но в
то жо время - какой у нас с ней мог быть выход? Соединить два "ничего"? И в
учебнике латинского языка утвержд алось: "Экс нигило-нигиль фит!"-"Из ничего
ничего и не получится"... Да, но жили-то мы рядом. Так - ни за что ни про
что - сдаться? Этого молодость не терпит... И получилось из нас нечто вроде
родственников, вроде как двоюродные брат и сестра. А была и такая -
французская на сей раз - пословица: "Кузинаж - данжерё вуазинаж !" /
Двоюродный брат - опасный сосед! (франц,)/
"Ой, Анечка, милочка, смотрите... Теперь за молодыми людьми глаз да
глаз нужен!".
Комнатушка моя, под стать хозяйкам, была типичным студенческим честным
обиталищем. Студенческим, но, по правде говоря, из наилучших: о таких
боялись даже мечтать наши матери где-нибудь там над Тезой или над
Сюксюмом...
Пятый этаж. Дальше - крыша. Метров? Ну на метры тогда счета не было:
полагаю, пятнадцать, что ли, на нынешний счет. А, Сережа? Узкое длинное
пристанище. Чистота идеальная, не моя, хозяйская, - следили. Направо -
железная кровать, никелированную тогда студенту было как-то неприлично
поставить: вроде намек какой-то. Насупротив - утлый диванчик с серенькой
рипсовой обивкой. В углу за дверью рукомойник с педалью, с доской фальшивого
мрамора...
Единственное окно выходило на юго-запад. По горячему от солнца
железному подоконнику целый день, страстно воркуя, топотали жирные - на
Сенной питались - питерские голуби. Направо виднелся брандмауэр бокового
флигеля. На соседнем окне был укреплен зеленый ларь "для провизии", с
круглыми дырками в стенках - вместо холодильника. Теперь такие лари редко
увидишь, а слова "провизия" и вовсе не услышишь. А мы бы тогда вашего
"продукты" не поняли. Вон у Даля как сказано: "Продукт - противоположно
"эдукт" - извлечение!"
У окна, помнится, стояла хрупкая этажерочка. На ее верхней полке, над
томиками "Шиповника", "Фьордов", да курсом химии Меншуткина-старшего,
заботами Лизаветочки обыкновенно устраивалось этакое "томленье умирающих
лилий" - два-три подснежника или ночная фи алка в простенькой вазочке. За
окном - то пыльное марево душного петербургского полдня" то таинственная,
непривычная для саратовца или полтавца" белая ночь. Купола Троицкого собора
рисуются на белесом небе, как из темной бумаги вырезанные. Правее - не сли