"Сергей Утченко. Юлий Цезарь " - читать интересную книгу автора

которой и был Помпей, т. е. принципата. И дальше Эд. Мейер развивает свое
основное воззрение на "принципат" Помпея, который якобы предвосхищал режим,
установленный Августом .
Однако несколько ниже и в некотором противоречии с представлением о
Помпее как о выразителе нового типа государственного устройства Эд. Мейер
утверждает, что Помпей если и был энергичным организатором, то никоим
образом не должен считаться выдающимся государственным деятелем: творческая
мысль и высокие цели были ему недоступны. В этом смысле он безусловно
уступал Цезарю .
И наконец, оценка Помпея в современной историографии. Она, однако, не
отличается большой оригинальностью. М. Гельцер, автор большой монографии,
посвященной Помпею (он же автор монографий о Цицероне и о Цезаре), в
заключительной части своего труда дает как бы обобщенную характеристику.
Гельцер в общем считает, что все неудачи, или, как он их называет,
"разочарования", Помпея объясняются его крайней непоследовательностью и
несамостоятельностью как политика. Помпей всегда поддавался посторонним
влияниям, в особенности давлению оптиматов, а в решающие, поворотные моменты
своей карьеры обнаруживал недопустимую нерешительность и неумение
воспользоваться даже плодами успеха.
Счастье, которое сопутствовало всем его действиям и начинаниям в
молодости, оказалось его несчастьем. Он находился в каком-то особом
положении. Всю жизнь он стремился войти как равный в круг правящей сенатской
олигархии и всю жизнь это ему не удавалось. Обладая огромной клиентелой, он
ориентировался только на самого себя и считал ниже своего достоинства
заниматься столь принятыми в сенатских кругах политическими интригами, этой
"возней" на форуме и в курии. Но его особое положение внушало опасения, его
стремление стоять в стороне расценивалось как коварство. Помпей попытался
сблизиться с демокротической оппозицией, что, кстати говоря, сразу укрепило
его положение - вплоть до участия в триумвирате, но он, видимо, сам
рассматривал эту свою попытку всего лишь как временный маневр и затем снова
стал искать контактов с оптиматами. Однако они продолжали относиться к нему
недоверчиво, подозрительно, не желали добровольно подчиниться его
руководству, и только общий страх перед Цезарем привел к временному и
непрочному объединению оптиматов и Помпея.
И хотя Гельцер говорит о Помпее как о крупном "военном и политическом
организаторе", вместе с тем он в качестве итога подчеркивает, что, несмотря
на свои большие претензии, Помпей все же никогда не имел ясных политических
целей. Цезарь оказался для него непосильным противником: гениальность Цезаря
перечеркивала все расчеты - и военные и политические - "старого
организатора", и он был перед ним по существу бессилен. Цезарь же в
сопоставлении со своим соперником оценивается Гельцером чрезвычайно высоко и
выглядит в его изображении не только гениальной, роковой, но даже
демонической личностью .
На наш взгляд, все приведенные характеристики страдают общим
недостатком. Вероятно, такова историческая судьба Помпея - подвергаться
оценке даже не столько в сравнении или в связи с Цезарем, сколько на его
фоне. Так происходит и здесь: в приведенных характеристиках Помпей вольно
(Моммзен) или невольно (Эд. Мейер, Гельцер), но неизбежно сопоставляется с
Цезарем или, вернее, происходит сопоставление в более общем и широком
смысле - сопоставляется эталон гения с эталоном посредственности,