"Уве Вандрей. Тишина всегда настораживает " - читать интересную книгу автора

рта одну булавку. Когда она говорит, булавки в углу ее рта двигаются туда и
сюда. Она намеревается сделать штаны поуже. Булавки она втыкает изнутри.
"Еще уже, ма..." - "Нет, Йохен, не нужно, и так узко. Ты же должен
чувствовать себя свободно. Так, а теперь посмотрим длину, повернись. Вот
здесь подвернем обшлаг". - "Нет, сделай подлинней". - "Не стоит, Йохен, так
как раз. Как у спортсмена. Ну-ка пройдись. А теперь постой". Йохен подходит
к зеркалу. Недаром над ним смеются мальчишки: две палочки с суставами
выглядывают из штанишек, чем короче штанины, тем длиннее палочки. Он всегда
должен прислоняться к стенкам и углам, чтобы на него смотрели под
благоприятным ракурсом - не сзади, а сбоку, тогда хоть икры вырисовываются.
Но мама согласна удлинить штаны только до колен. Он решается: "Если ты мне
не сделаешь их длиннее, я никогда их не надену".
Мать откладывает в сторону булавки. Она ничего не выбрасывает, из
лоскутков шьет Йохену рубашки, такую красоту в это смутное время; она
разрезает поношенные отцовские вельветовые жакеты и, сделав бумажную
выкройку по йохенскому задику, накладывает ее на материал и старыми
рыбацкими ножницами режет его. Она вытаскивает сразу все булавки изо рта и
высказывается теперь ясно, четко, резко, высоким сопрано - мама явно выходит
из себя. Она перебрасывает портновский сантиметр через плечо. "Посмотрим,
как это ты не наденешь свои новые штаны!" - говорит она. "Какие же они
новые? - горько усмехается Йохен. - Последние новые штаны ты купила мне три
года назад. А остальные..." Мама сердится: "Ты хочешь выглядеть как все
другие?" Конечно, он хочет именно этого. "Йохеи, - говорит она глухим
голосом, примиряюще, - будь добр, примерь их все-таки. Потом посмотрим". Она
опять берет в губы булавки. Он соглашается. Ее прикосновения: он
воспринимает спокойнее, чем ее слова. Его ноги всовываются в утыканные
булавками штанины, как в крапиву.
Мать ведет его к зеркалу. Ну не ноги, а подпорки. Подпорки! Он убежден,
что никогда не будет носить эти штаны. Только надо промолчать. Мать ведь
хочет ему добра.

* * *

Жесткий, словно накрахмаленный, материал парадно-выходных брюк натирал
ноги выше колен. Околыш фуражки причинял легкую боль голове. Не надеванные
еще полуботинки растревожили старую потертость. Придушивал затянутый
галстук. Он чувствовал себя как в боевых доспехах. Очень хотелось бы сменить
эту жесткую парадную форму на мягкую, повседневную, оливкового цвета. Он
даже сменил бы сейчас фуражку на стальной шлем: все-таки было бы честнее
разрешить солдатам, раз уж они ходят в форме, носить вне части их
повседневную форму; во всяком случае, такой тип не был бы рекламной
приманкой для добровольцев, особенно для зеленой молодежи.
На остановке автобуса, едва выйдя из зоны обзора часового, Шпербер
распустил узел галстука, снял полуботинок, помял задник. Стало легче.
"В любой обстановке необходимо соблюдать наставление о ношении
форменной одежды. Это требование распространяется на солдат, находящихся в
кафе или ресторане даже в поздние часы, а также при проезде по железной
дороге или в другом виде транспорта, равно как и по дороге домой поздно
ночью, даже по безлюдным улицам".
Кругом - наставления, но на несколько часов Шпербер хотел быть сам себе