"Иван Василенко. Общество трезвости" - читать интересную книгу автора

разговоры и как верилось, будто мешочки с гостинцами и в самом деле
путешествуют в морозные скрипучие ночи по деревне, чтобы в конце концов
спуститься к нам на печку. Теперь мы жили не в деревне, а в городе, но и
здесь у нас с мамой были те же разговоры о гостинцах. И я знал, что до
Нового года оставалось только три дня.
Три дня! Чего только за три дня не сможет человек передумать! Я то
взбирался на крышу Дэзиного дома и спускал Дэзи "Каштанку" в трубу; то брал
у турка-пекаря напрокат феску, приклеивал усы из Машиных кос и приходил с
"Каштанкой" на елку к Дэзи; то переодевался в Машину юбку и кофту и приносил
Дэзи книжку от имени мистера Жоржа, того самого таинственного незнакомца,
который подобрал Каштанку.
Но пекарь-турок сказал, что феску давать неверным какой-то аллах не
велит. Маша, когда я попробовал отрезать у нее ножницами кусок косы, больно
шлепнула меня, а залезть на крышу прохоровского дома без лестницы, наверно,
и кошка не сумела бы.
И вышло так, что, когда наступил Новый год, я ни во что не нарядился, а
засунул книжку под рубашку, надел свое обтрепанное пальто, из которого еще в
деревне вырос, и отправился к дому Прохоровой.
Целый час я стоял на другой стороне, в подворотне, и смотрел на дверь.
Но ни в дом никто не входил, ни из дома никто не выходил. Я замерз и побежал
в чайную. Там я пощелкал семечек, пососал барбарисовую конфетку и, когда
стало темнеть, опять побежал к прохоровско-му дому.
Что я увидел! В доме, прямо у окна, стояла зеленая елка и вся горела -
столько на ней светилось огоньков. А между огоньками сияли голубые шары,
качались разноцветные фонарики, сверкали серебряные звезды.
К дому все подъезжали и подъезжали богатые сани. Из них выходили
взрослые с детьми, одетыми в меховые шубки или в гимназические серые шинели.
И каждый раз, когда распахивалась дверь, на улицу вырывалась музыка, такая
приятная, что хотелось петь и кружиться.
Но музыка музыкой, а мороз морозом: у меня опять начали стучать зубы.
Тут к дому подъехали еще сани и из них вышла нарядная женщина и гимназисты.
Тогда я перебежал мостовую и, сам себя не помня, вошел в клубах пара в
распахнутую дверь вместе с гимназистами. Вслед за ними я поднялся по
знакомой уже мне белой лестнице и остановился на площадке. Швейцар с
раздвоенной бородой и в длиннополом сюртуке с золочеными полосками на
рукавах снимал с гимназистов шинели. Он взглянул на меня и строго сказал:
- Эт-та что такое?
Гимназисты засмеялись и все вместе ответили:
- Да это же ряженый!
Двухбородый тоже засмеялся, поклонился мне и открыл перед всеми нами
дверь.
Я не успел даже подумать, почему они назвали меня ряженым, как оказался
в той самой комнате, откуда нас с Витькой выгнал тощий старикашка. Только
теперь в этой комнате было полно детей. Они держались за руки и танцевали
вокруг елки, а мадам Прохорова, одетая в черное бархатное платье с блестящей
брошкой на груди, водила рукой по воздуху и командовала: "Два шага направо,
два шага налево, шаг вперед, шаг назад!" Потом музыка переменилась, и мадам
Прохорова весело запела: "Пойдем, пойдем поскорее, пойдем польку танцевать,
в этом танце я смелее про любовь могу сказать!" Дети попарно обнялись,
закружились и затопали ногами.