"Иван Василенко. Весна" - читать интересную книгу автора

пору в нашем классе не тревожили. Мало кого из нас трогало и то, что
гимназисты, гимназистки, коммерсанты и техники с нами не дружили. Кажется,
только я один болезненно переживал такое, пренебрежение к себе. Но на это у
меня были свои причины...
Из школьгя иду с Илькой Гирей. Так повелось еще с приготовительного
класса. Как-то наскочили на меня мальчишки с кулаками. Илька мальчишек
разбросал и пригрозил: "Кто Заморыша тронет - тому уши оторву. Я храбрый
богатырь Еруслан, а Заморыш - мой верный слуга, Конек-горбунок". Мальчишки
сказали: "Мы твоему горбунку сегодня нос расквасим". После занятий, чтоб мне
нос не расквасили, Илька пошел меня провожать. С тех пор мы и ходим вместе.
Иногда я иду не прямо домой, а мимо женской гимназии, делаю крюк. В
таком случае Илька ругается: "Куда заворачиваешь! Есть так хочется, что аж в
животе пищит, а ты промедансы выкидываешь". Никто на свете не знает, зачем
мне эти "промедансы", даже Илька. Если бы кто узнал, я сгорел бы от стыда.
Женская гимназия - это большое, на полквартала, здание со многими
окнами, вымытыми до сияния, с парадной дверью, через стекло которой виден
швейцар с галунами. Что в сравнении с этим дворцом наше училище! В нем тоже
два этажа, но здание маленькое, ветхое, окна запыленные. В нем тоже есть
парадная дверь, хоть и не такая высокая, как в гимназии, но через нее ходят
только наши учителя да тучный, с заплывшими глазками инспектор Михаил
Семенович Бугаев, мы ж ходим через двор.
Сегодня среда. Значит, в третьем классе женской гимназии сегодня
столько же уроков, сколько и в нашем классе. По средам и субботам нас и их
отпускают в одно время. Я это отлично знаю: ведь только в эти дни я вижу ее,
когда она возвращается домой. Увижу ли сегодня? Увижу! Конечно, увижу! Вон
стоит лакированный экипаж на дутых шинах. В этом экипаже она уезжает с
подругой. А когда не хочет ехать и идет пешком, так же, как остальные
девочки, то экипаж движется за ней по мостовой. Хорошо, если бы она пошла и
сегодня пешком: я бы шел следом все шесть кварталов до самого ее дома. А то
сядет в экипаж, кучер шевельнет вожжами, крикнет: "Поди!"-и она исчезнет за
поворотом, только услышишь, как рысак звонко бьет подковами о мостовую.
Парадная дверь раскрывается, и на тротуар выходят гимназистки. Одни,
младшие, в коричневых платьях, другие, постарше, в светло-серых, а самые
старшие, невесты, в синих. Идут они по двое, по трое, взявшись под руки, и
от всех них веет на нас с Илькой какими-то приятными запахами, то ли
цветами, то ли духами.
Мы останавливаемся около экипажа. Илька внимательно осматривает
блестящие спицы в колесах, бархатное сиденье, откинутый кузов из
лакированной кожи.
- А жеребца уже перековать пора, - замечает он.
Я делаю вид, что, кроме коляски с толстозадым кучером, меня ничто здесь
не интересует. Швейцар все распахивает дверь. Уже вышли две
сестренки-близнецы, беловолосые, голубоглазые, похожие одна на другую так,
что их различить нельзя; уже вышла длинноносенькая, черноглазая гречаночка;
вот швейцар открыл дверь перед пухленькой, как булочка, девочкой-вертушкой
(всех их я заприметил еще с осени). А той, ради которой я по средам и
субботам делаю сюда крюк, все нет и нет. Может, ее оставили "без обеда"? Но
"без обеда" гимназисток не оставляет, "без обеда" оставляют только нас,
"воробчатников", и отбирают у нас шапки, чтобы мы не убежали.
Вдруг все передо мною осветилось, будто солнце засияло вдвое ярче.