"Ирина Николаевна Васюченко. Голубая акула " - читать интересную книгу автора

как воришку, припереть к стене, изобличить. Мол, какая ты тайна? Ты всего
лишь загадка, и я тебя разгадал!
Мне волей=неволей пришлось оставить претензии на такую победу здравого
смысла. Все, что в моих силах --- поведать, если хватит умения, о том, что
мне пришлось пережить. Увы: немалая часть этих переживаний относится к
области несказанного. А я не поэт, мне ли пускаться в эти дебри? Есть риск
сбиться на невнятное бормотанье. Так дурачок Саввушка, бродяга с
харьковского рынка, блуждает среди прилавков с вдохновенным лицом,
жестикулирует, бубнит, жарко убеждая в чем= то никому, кроме него, не
видимого собеседника.
Естественно, что друзья потешались над моей "манией". Особенно
поначалу. Но я вскоре заметил, что их колкости почти не задевают меня.
Обидчивость притупилась. Все глубже погружаясь в себя, я становился
равнодушен к внешним впечатлениям. Словно прозрачная преграда встала между
мною и остальным миром. Эту колбу, в своем роде тоже аквариум, я носил с
собой, как улитка таскает свою раковину.
Домашние задания я совершенно забросил. На уроки часто опаздывал.
Вызванный к доске, молчал или, выкручиваясь, нес околесицу, как последний
шалопай. Преподаватели были озадачены. Я получил несколько громоподобных
разносов. Отметок нахватал таких, каких в моем табеле отродясь не бывало.
Твердость, с которой я встречал эти невзгоды, еще недавно показалась бы
мне достойной мудреца и героя. Я, пожалуй, даже был бы счастлив пожертвовать
своей репутацией прилежного ученика и респектабельного мальчика, если б
надеялся получить взамен такую неуязвимость.
Но и этот нежданный дар если порадовал меня, то лишь мимолетно. Я
бродил как в тумане, с вялым самодовольством говоря себе, что теперь, видно,
даже Лиссабонское землетрясение не смогло бы лишить меня равновесия. Потому
что, как ни дико, этот сон наяву стал представляться мне признаком
возмужания.
Были, правда, и срывы, столь же необъяснимые, как мое остолбенение. Так
однажды, войдя в класс после большой перемены, разумеется, проведенной за
созерцанием аквариума, я обнаружил в своем ранце помятый желтоватый листок.
То были стихи. Я помню их наизусть:
На зыбкий путь вступив случайно,
Пока не поздно, устрашись
И грозных бездн немую тайну,
Дитя, разгадывать не тщись.

Но если сладок плен мечтаний,
Всевластны гибельные сны,
Ищи меня меж тех созданий,
Что под стеклом заключены.
Вместо подписи внизу листка красовалась пузатая, жеманно изогнутая
пирайя с коронкой на лупоглазой башке. Почерк был незнаком и выглядел
нарочито искусственным. От обилия кокетливых закорючек и завитушек противно
рябило в глазах.
"Сидоров! Опять его штучки!" - подумал я, и сердце вдруг тяжко забухало
в груди. Приступ ярости был внезапен, как шквал, и так же краток. Алеша
ничего не заметил. В классе в это время шла контрольная работа. Он, хмурясь,
бился над задачей. Математика никогда не была его коньком. Прежде я выручал