"Михаил Веллер. Памятник Дантесу" - читать интересную книгу автора

родителей и передал детям - ну так придется вырезать весь род и весь город,
потому что такие люди не должны осквернять собою наш мир. Вот такая суровая
и простая логика.
На Козельск было отправлено пять сотен всадников. Сил у монголов было
мало, и расходовали они их экономно и рационально. Ко времени прибытия
полутысячи под стены козельцы уже знали, что неизбежно следует за их
поспешным вероломством, и рассчитывать на пощаду им не приходилось никак.
Отчаянная защита объясняется не героизмом характера, а безвыходностью
положения - все равно умирать со всей семьей и городом, так единственный
шанс хоть продлить жизнь - драться на стенах, альтернатива чему --
подставлять горло под нож, как барану.
И не потому монголы упомянули Козельск как "злой город", что он
сопротивлялся, а потому, что преступил священный закон неприкосновенности
доверившихся и убил послов.
Однако с тех пор минуло без малого восемь веков, давно уже монголы
прокатились до Адриатики и Египта и отхлынули обратно, раскатали Китай, сели
в Индии, были биты Тимуром, зацепились за Волгу, качают нефть за Казанью,
держат дворницкое дело в Москве и живут в ней без малого миллионным
землячеством, и нет этому нашему рассказу до них никакого дела, и
упомянули-то мы о них только потому, что было это дело в Козельске, о
котором ничего больше примечательного и не сказать.
Итак, в районном центре Козельске, в порядке единения со всей страной и
еще более глубокого приобщения к русской культуре, было решено ко дню
двухсотлетия Александра Сергеевича Пушкина поставить ему памятник. И
выделили на это из городской казны посильное количество денег. Интересно
заметить, что в контексте слово "посильный" всегда синонимично такому
однокоренному ряду, как "малосильный", "бессильный", "несильный". То есть
денег выделили не сильно. Долго кроили и отрезали из зарплаты учителей: мол,
акция внутрикультурная, из того же кармана и возьмем. Учителя могли
посильно, оно же бессильно, воспротестовать, но их об этом обрезании не
известили, чтобы не огорчать лишний раз и без всякого конструктивного
результата.
Из соображений той же экономии Пушкина решить делать не ростового, а
бюст. Все поддержали друг друга: душа поэта отражается в его лице, а не
ногах или других нижних частях тела. Особенно аргументированно говорил один
член городского управления, бывший санитарный врач: изображать живот и спину
человека, которому всадили свинцовую пулю в живот так, что она повредила
позвоночник - это негуманно, жестоко, и лишний раз привлекать к этому
внимание поклонников его таланта совершенно неуместно. Болезненная
смертельная рана, ну зачем же нам скульптура с животом. Конечно, в Москве
или Петербурге Пушкин изображен в полный рост, но у них там, в столицах,
во-первых денег наворовано немерено, а во-вторых народ торопливый и
равнодушный, не задумывается над тем, что видит.
Итак, проголосовали за бюст. Стали выбирать скульптора. Всем хотелось
талантливого и недорогого. И районное управление культуры такого
посоветовало. Человек был уже немолодой, когда-то кончил знаменитое
Мухинское училище в Ленинграде и всю жизнь зарабатывал на хлеб Лукичем.
Лукичем скульпторы советской эпохи называли промеж собой Ильича; это был
профессиональный жаргон. Еще Ильича называли "Кормилец" - не за то, что
кого-то накормил, а за то, что кормились им: лепить его приходилось часто,