"Михаил Веллер. История рассказа." - читать интересную книгу автора

уже - знакомство не состоялось, но во внешней части сознания еще не
исчезла надежда (действие некоторой инерции восприятия и спекулятивной
подстановки желаемого за действительное).
На следующий танец мне отказано - в деликатно-милой форме, но голос
недвусмысленный.
Отхожу за край, курю. Делается грустно, какая-то возникает
отверженность. Уязвленное самолюбие, несбывшаяся надежда - пусть
маленькая, незначащая, но когда она разбивается, то в этот самый момент из
почти ничего превращается мгновенно и неощутимым образом в нечто
значительное. Девушка в общем-то хороша, сейчас она больше чем просто
нравится мне: я задет, горечь гордости и обиды просачивается; растраву
души можно было бы сформулировать примерно так: "Разве ей не ясно, что я
хороший; я, хороший, не нужен ей... как неправильно и плохо все устроено".
Она ничего, ничего не понимает... Она не знает, кто я, какой я, какая
жизнь за мной...
И по нередкой привычке, как фразы поручика Ромашова, играю внутри
себя, ориентируясь на нее, историю: я герой-курсант, у которого заглох в
полете двигатель истребителя и который не катапультировался, спасая бог
весть что внизу, и посадил самолет, чудом выжив после взрыва его на земле,
и списан навеки из родной авиации, и трагическая любовь заставила меня
страдать в сумасшедшем доме и бросить университет, а вот сейчас я полюбил
по-настоящему впервые и с первого взгляда. (В психологии, вроде, подобные
явления классифицируются как "косметическая ложь".)
Я танцевал с ней еще раз и нескладно как-то пытался изложить эту
версию - без признаков сочувствия и успеха. Она не была расположена
выслушивать, я в волнении говорил ненатуральным голосом - одно другое
усугубляло.
Танцы кончились быстро.
Она прошла к юноше - видимо, ждавшему ее. Они ушли обнявшись.
Выглядел юноша никак; я, по моему убеждению, производил более выгодное
впечатление. Вслед им я пережил быстро улетучивающуюся сложную смесь
тоски, разочарования, высокомерного презрения, зависти, злости и тихой
жажды чисто плотских ощущений. Через минуту это состояние утеряло
конкретную направленность, и исчезло уже в обобщенной форме (кроме своего
последнего пункта) тем скорее и легче, что подошли мои попечительницы, и
возник веселый разговор - треп, и мы поли к себе, и рядом были готовые
разделить мои чувства - кои я и оставил самому себе со смутным сознанием
собственной незадачливости и спекулятивными морализаторскими построениями
в пользу целомудрия.



5

Он говорил обо всем с циничной издевочкой и писал стихи о паладинах и
принцессах. То был человек веселый, слабый и несчастный, принадлежавший к
числу тех, у кого вроде бы все в общем не хуже, чем у других, но имеется в
их характере некая черта, которая помимо их воли и сознания отравляем им
жизнь. Он был привязчив - но привязанности его были неуверенно-непрочны
при ласковости; по обыкновению он прикрывал неуверенность иронией,