"Джейн Веркор. Молчание моря" - читать интересную книгу автора

Я еду в Париж и радуюсь этому. Подошла моя очередь на отпуск, и я впервые
проведу его в Париже. Это большой день для меня. Это самый большой день в
ожидании другого, которого я жду всей своей душой. Он будет еще более
великим днем. Если нужно, я готов ждать годы. Мое сердце умеет терпеливо
ждать.
Я думаю, что в Париже увижу своих друзей; многие из них присутствуют
при переговорах, которые мы ведем с вашими политическими деятелями, чтобы
подготовить чудесный союз наших двух народов. Таким образом, я буду
отчасти свидетелем этого брака...
Должен вам сказать, что я радуюсь за Францию, раны которой благодаря
этому заживут очень быстро, но еще более я радуюсь за Германию и за самого
себя! Никто никогда так не выигрывал от доброго дела, как выиграет
Германия, возвращая Франции ее величие и свободу!
Желаю вам спокойной ночи.



2

Отелло: Задую свет. Сперва свечу задую,
Потом ее.

Мы не видели, когда он вернулся.
Мы только знали, что он здесь, ведь пребывание чужого в доме узнается
по многим признакам, если даже сам он, этот чужой, остается невидимым. Но
в течение многих дней - много больше недели - мы его не видали.
Признаться ли? Его отсутствие не давало мне покоя. Я думал о нем; не
знаю, испытывал ли я сожаление и беспокойство. Ни племянница, ни я не
заговаривали о нем. Но когда по вечерам мы слышали над собой глухой звук
его неровных шагов, я понимал по повышенному вниманию, которое она вдруг
начинала проявлять к своей работе, по выражению лица - одновременно
сосредоточенному и упрямому, - что она разделяет мои мысли.
Однажды мне пришлось пойти в комендатуру по поводу какого-то объявления
о шинах. Когда я заполнял бланк, который мне протянули, Вернер фон
Эбреннак вышел из своего кабинета. Сначала он не заметил меня. Он
обратился к сержанту, сидевшему за столиком перед большим зеркалом на
стене. Я услышал его голос, глухой, с певучей интонацией, и хотя мне уже
незачем было там оставаться, я продолжал стоять, не знаю для чего, странно
взволнованный, ожидая какой-то развязки. Я видел в зеркале его лицо, оно
показалось мне бледным и осунувшимся. Глаза его поднялись, встретились с
моими, мы не отрывали друг от друга взгляда в течение двух секунд, затем
он резко повернулся лицом ко мне. Губы его приоткрылись, он медленно
поднял руку - и почти тотчас же уронил ее. С какой-то взволнованной
нерешительностью он чуть заметно, не отводя от меня взгляда, покачал
головой, как бы говоря себе: нет. Потом слегка поклонился, опустил глаза;
прихрамывая, направился в свой кабинет и заперся там.
Я ничего не сказал своей племяннице. Но у женщин чисто кошачья
догадливость. В течение всего вечера она беспрестанно отрывала глаза от
работы, поднимала их на меня, словно что-то пытаясь прочесть на моем лице,
пока я старательно раскуривал трубку, с трудом сохраняя невозмутимость.