"Дмитрий Вересов. Черный ворон (Ворон 1) [B]" - читать интересную книгу автора

обрушился карающий меч революционного правосудия, ко Всеволоду Ивановичу
не было никаких претензий. Вспоминать о родственниках ему не хотелось.
Письмо от племянника вынула из ящика теща, вредная, жутковатая
старуха (ровно на год младше самого членкора, пардон, с 1951 года уже
академика), присутствие которой Захаржевский терпел лишь потому, что она
взяла на себя все заботы о сыночке - Никитушке, первенце, который появился
на свет в семье пятидесятилетнего академика меньше года назад. Выходила
малыша, родившегося хилым и болезненным, окуривала, травами, поила,
обереги в подушечку зашивала. Молилась еженощно - к ужасу академика,
атеиста по должности и убеждениям. Но к году ребеночек выправился, окреп,
свесил по плечам розовые щечки. Тогда Всеволод Иванович начал было
настраивать молодую жену: не пора ли, мол, пора, не заскучала ли мамочка
по родному дому, чадо-то теперь можно и опытной няне препоручить... Но Ада
- по паспорту Ариадна Сергеевна - и слушать не стала.
- Только через мой труп, - заявила она. - Ты не соизволил купить мне
шубу, которую Зиночка задаром отдавала, а на няню тебе денег не жалко,
хотя мама обходится нам почти бесплатно.
- Но, радость моя, у тебя и так есть три шубы...
- В которых стыдно появиться на люди!
- Тогда, может быть, попросим Клаву?
- Чтобы она весь день возилась с малышом, а дом тем временем зарастал
грязью?.. А если маленькому опять станет худо, ты подумал?..
- Ну ладно, ладно, только ради Никитушки... Ради Никитушки! Сына
академик любил безмерно и ради него готов был на любые жертвы. Чего стоил
один переезд? Как приходилось выбивать семикомнатную квартиру вместо
прежней четырехкомнатной, маленькой, но такой уютной! А ругаться с
идиотами солдатами, пригнанными на ремонт и перевозку вещей? Вместо дуба в
гостиной настелили бук, обои перепутали, грохнули любимую зеленую (как у
Ильича!) лампу... А теперь еще брать в дом эту юродивую!
Еще слава ВКП(б), что явилась эта лешачиха уже после Вождя, а то с
такой тещенькой загремел бы товарищ академик на всю катушку. Подумать
только, на известие о том, что родился внук и назван Никитой, эта
нежинская стерва прислала телеграмму из двух слов: "Поздравляю
прогнувшись". Правда, чего у нее не отнимешь, о младенце пеклась крепко, и
Никитушка признавал ее, как никого. "Мама", черная, тощая, смуглая дылда,
расхаживала в немыслимых цветных нарядах, беспрестанно смолила "Беломор"
(разумеется, не рядом с малышом), сиплым басом ругалась со всеми подряд,
привезла с собой два сундука каких-то совершенно ведьминских штучек и
забила ими выделенную ей комнату, в которую запретила соваться кому-либо,
кроме дочери. Высказывалась же обожаемая так, что Всеволода Ивановича
холодный пот прошибал:
- Письмецо тебе, отбайло! Из Сибири, я так понимаю, от умученного
тобою брата...
- Побойтесь вы, мама. Я-то тут при чем?
- Тобой ли, твоими ли опричниками красножопыми...
- Не моими, мама, а бериевскими!
- Ну и что? Ты в своем деле тот же Берия, тот же Сралин поганый!
Академик заткнул уши, а когда теща вышла, дрожащими руками вскрыл
письмо.
Оно действительно было из лагеря, только не от брата, а от племянника