"Лев Вершинин. Homo Primus (За 5 минут до полуночи)" - читать интересную книгу автораона была прислугой. Тем не менее всю жизнь эта простая женщина положила на
то, чтобы вывести сына в люди, и добилась своего. А сын... сын хоть и не сразу, но оценил величие материнского подвига. Правда, в лицее, где необходимо было ежегодно заполнять анкету с указанием рода занятий родителей, Альбер - он позже признавался в этом - устыдился матери, но еще больше устыдился он тогда своего стыда, и вовсе не зря его посмертному роману предпослано посвящение матери: "Тебе, которая никогда не прочтет эту книгу". Еще одной болью, хотя тупой, не очень осознанной, была тоска по никогда не виденному отцу: Анри Камю добровольцем ушел на фронт в Первую мировую, когда Альберу исполнился всего год, и погиб в сражении на Марне. Многое в мироощущении писателя обусловлено местом его рождения. Как и обожаемый им Киплинг, англичанин до мозга костей, родившийся в Индии, был все-таки не совсем, не до конца англичанином и всю жизнь испытывал странную, щемящую раздвоенность, так и Камю, француз из французов, все-таки не был похож на большинство читателей своих книг и почитателей своего таланта. Он был "черноногий", как называли во Франции уроженцев Алжира, потомков тех колонистов, которые в XIX веке под медь оркестров всходили на корабли, чтобы осваивать "заморские" территории в Африке, как тогда считалось, навсегда французской. И для него, и для его сверстников пустынные алжирские дюны были родиной, и далекий Париж тоже был родиной, но при этом метрополия оставалась все-таки неведомой, почти сказочной страной, где часто идут дожди, а на крышах лежит непонятный снег - но и арабские кварталы оставались чужими и враждебными. Однако в чем-то и более близкими, нежели мечта-Франция. "Человек между", как назвал он себя в одном из писем к Блезу Арню, художнику из Бордо, Камю с детства балансировал на тончайшей грани между мощью традиции. И - безотцовщина - очень хорошо знал, каким грозным может быть молчаливое отчаяние нищеты. "Память у бедняков, - писал он в своих отрывочных, но удивительно точных заметках, - вообще не так насыщенна и богата, как у людей состоятельных, у них меньше вех в пространстве, поскольку они редко покидают места, где живут, меньше вех во времени, так как жизнь у них течет серо и однообразно. Существует, конечно, память сердца, которая считается самой надежной, но сердце изнашивается от труда и горя и под бременем усталости становится забывчивым. Утраченное время не исчезает бесследно только у богатых. У бедных оно оставляет лишь размытые следы на пути к смерти". Потому, делал он вывод, общая судьба бедняков "состоит в том, чтобы исчезнуть из истории, "не оставив следов, не сказав ни слова". И парадоксальный финал: "Они были и есть выше меня". И вместе с тем Камю был совершенно свободен от напыщенно-экзальтированного стремления "быть ближе к народу", своего рода комплекса неполноценности, столь свойственного многим интеллигентам из "хороших семей". Он вообще не хотел ни к кому "быть ближе", он стремился понять самого себя и определить свое, человеческое место в мире людей. Он был прост, предельно упорен и при этом, сознавая свою гениальность, не очень даже и честолюбив; быть одиноким и "отдельным" в среде бедных и необразованных близких было для Альбера чем-то вполне естественным, образом жизни, своего рода экзаменом, сдаваемым ежедневно. "Главное - не поддаваться, - приказывал он самому себе в записных книжках 1936 года. - Не соглашаться, не предавать. Все мое исступление помогает мне в этом, и в наивысшей точке его я обретаю любовь, а вместе с нею - неистовую страсть |
|
|