"Лев Вершинин. Лихолетье Ойкумены ("Приговоренные к власти" #1)" - читать интересную книгу автора

не скрывала своего презрения к ним. Недавно, из последнего письма, сын
узнал, что подлец Антипатр, оставленный править жалкими македонскими
землями, осмелился прогнать ее из страны, запретив ей - царице! -
возвращаться, пока не прибудет сын! Он, ближайший друг и побратим Филиппа,
главный ненавистник матери, посмел!.. Но ничего, родная, твой сын заставит
его уплатить сполна, кровью и воем, за каждую твою слезинку!..
Только бы встать!
Вста-а-а-а-ааааааа...
Сиреневые тени сгустились, затмевая огни светильников.
Короткая мучительная судорога передернула тело, на миг отпустила, вновь
пришла, выворачивая мышцы; глаза больного выкатились из орбит, быстро
наливаясь кровью, мутная пена вскипела на искрившихся губах, дыхание
сделалось лающим, и из-под только что перестеленных покрывал вновь потянуло
нестерпимо-пронзительной вонью...
У врачей, бросившихся к ложу, дрожали руки, морозная бледность
превратила их лица в трагические маски, но служба есть служба, и спустя
несколько мгновений, когда все стало ясно, один из целителей, когда-то
седовласый и осанисто-важный, а сейчас на глазах превратившийся в согбенного
старца, нашел в себе силы добраться до двери и тихо вымолвить в ухо
хранителю печати:
- Агония!
Это был приговор, не подлежащий пересмотру, приговор Царю Царей и всем
им, эскулапам, не сумевшим спасти его; врач, произнеся страшное слово, был
готов к немедленной смерти, но, к удивлению своему, не умер. Его
всего-навсего отшвырнули от двери и едва не растоптали. Тихий шепот
прозвучал в настороженной тишине громовым раскатом, и сидящие в ожидании
вскочили одновременно. Они ринулись к двери, словно к воротам осажденного
города, и даже Пердикка со своей махайрой не сумел бы их остановить;
хранитель печати был бы просто раздавлен и смят, не сообрази он вовремя
возглавить толпу, рвущуюся к царскому ложу...
Забившись в угол, врач еще жил, безмерно удивленный этим фактом; однако
потрясение скоро пройдет, ему, конечно, отрубят голову - в саду, на
рассвете, милосердно избавив от пыток, а вслед за ним обезглавят и остальных
целителей-неудачников, не пощадив ни единого, разве что снизойдя к просьбам
некоторых о замене топора удавкой. Но это будет спустя несколько часов, а
пока что стратегам не до врачей; несчастные, пожалуй, могли бы даже уйти
сейчас из дворца, сгинуть в лабиринте вавилонских улиц, но к чему? - завтра
же их хватятся, станут искать, возьмут в заложники семьи... Не дворец, а вся
Ойкумена стала ловушкой, и беднягам остается только радоваться нежданно
продлившейся жизни и готовиться достойно встретить неизбежное...
Звеня бронзой доспехов, тяжко дыша и толкаясь локтями, стратеги нависли
над ложем, исступленно вслушиваясь в тишину, иссекаемую хриплым криком
Пердикки:
- Божественный, очнись! Очнись! Скажи, кому ты завещаешь все? Кому?
Кому?!
Казалось, это продолжалось целые века.
Наконец ресницы, поредевшие за эти дни, а совсем еще недавно - длинные
и пушистые, слегка дрогнули.
Слабое подобие шороха слетело с уст.
- Ма-ма... - пролепетал умирающий.