"Феликс Ветров. Старая проза (1969-1991 гг.) " - читать интересную книгу автораВсе они долго не могли начать разговора, смущенно перебирали имена тех, кто
слал ему приветы и обещал навестить. Конечно, потом это прошло, они разговорились, и панихидная скованность первых минут разлетелась в дым. Но минутное оцепенение случалось с каждым из друзей, входивших в его "каютку". О том, что с ним произошло, все, будто сговорившись, деликатно помалкивали, и это было еще тяжелее. Марков понимал: друзья молчат не только из жалости к нему, из простого людского сострадания - конечно же, нет! Этим проклятым взрывом он нанес удар им всем. И самый жестокий, самый тяжелый - тому человеку, которого вспоминал не реже, чем сына и жену, - своему учителю. И хоть Марков отчетливо вспомнил, пока лежал с завязанными глазами, каждый свой шаг в то утро - как подвел к трансформаторам силовое напряжение, как разогнал насосы, как выставил на режим следящую автоматику и как спокойно загудели обмотки магнитов, короче, произвел пуск строго и четко по всем строгим правилам, - он так же отчетливо сознавал, что никогда уже не сможет оправдаться перед профессором Борисом Александровичем Чижовым. Да, ему вовек не оправдаться перед учителем. И не только потому, что "ЭР-7" взорвалась в его руках... Марков должен, обязан был сказать, но так и не сказал, что, к ужасу своему, все больше сомневался в справедливости той основополагающей концепции, которая принесла славу Чижову и стала краеугольным камнем всех исследований лаборатории. Побоялся обидеть учителя? Или свято верил о его правоту, многократно проверенную жизнью? Постеснялся? А черт его знает, почему! Постеснялся идти к учителю со ссылками на отметал... А расчеты казались точными. И ЭВМ подтвердила. Единственным доказательством того, что Марков прав, мог стать только взрыв. И он ударил. И вот он здесь, на этой койке, без глаза, не сегодня-завтра слепой. А вина на профессоре, на человеке, который стал для Маркова... Да разве отыскать слово, объясняющее, кем стал профессор Чижов для Маркова? Он навсегда запомнил тот день, когда впервые вошел в аудиторию новый профессор. Оглядел студентов, мгновенно останавливаясь глазами на каждом, и вместо того, чтобы, как было обещано в расписании, читать общую теорию газов, заговорил - о музыке. Студенты поначалу переглядывались. Марков, никогда не любивший разговоров не по делу, тоже, как и все в начале лекции, недоумевал: что же записывать-то в толстую тетрадку, раскрытую на первой странице? Про Баха? Об основах гармонии? А профессор говорил, все больше увлекаясь, о непрерывном, полном музыки, вечном движении материи, о сложных, как сплетения мелодических тем бетховенских симфоний, связях физического мира... Марков так ничего тогда и не записал в свою тетрадку и всю жизнь потом жалел об этом. Да и теперь жалеет. Потом, конечно, были и газы, и формулы, и практические занятия, но профессор Чижов обо всем говорил совсем не так, как другие. И дело было даже не в том, что каждое его слово необыкновенно свежо и весомо очерчивало мысль, отчего она делалась рельефной и четкой. Дело было в богатстве |
|
|