"Феликс Ветров. Старая проза (1969-1991 гг.) " - читать интересную книгу авторапонимания танственных связей в мире всего со всем, неразрывной
соподчиненности явлений, веществ. стихий, энергий духовных и материальных, рождавших в единстве немыслимую цельность какого-то высшего смысла и назначения нерасчленимого бытия. "Блеск! - говорили студенты а перерывах. - Нет, парни, како-ой блеск!.." А Марков - молчал. Эти лекции ломали его. После них он был противен, тошен самому себе - невежда, абсолютный невежда! После лекций Чижова хотелось сейчас же, без промедления, во весь опор мчаться в "Ленинку" и читать, читать. И слушать музыку. И созерцать картины Тициана и Ван Гога, постигать великие строения Древней Греции, пламенеющей готики Франции и живые текучие камни испанца Гауди... Чтоб ничто не осталось вне тебя, чтоб не прошло мимо, чтоб хоть немножко, ну вот настолечко приблизиться к тому огромному летящему миру, в котором жил их профессор. Да разве это были... лекции? Это были уроки. Так их и стал называть Марков, твердо решив заниматься в будущем теми же проблемами, что и Чижов. Он был уверен: все глубоко взаимосвязано и, только во всем следуя учителю, сможет он стать тем, кем мечтал. Они подолгу говорили после занятий. Чижов запросто приводил его к себе, ставил на проигрыватель Моцарта, и снова шел разговор, то у маленькой грифельной доски в кабинете, то - на листках бумаги, то в кухне, за стаканом чая; часы общений, после которых студент МИФИ Марков брел по ночной Москве, счастливый и... влюбленный. Жизнь Маркова была не из самых радостных и легких. До двадцати трех лет он не знал многого из того, чем почти владел Но остались в памяти отдельные дни. И одним из самых ярких навсегда остался день, когда заседала комиссия по распределению. Чижов утром встретил его на лестнице и сказал, как бы между делом, мимоходом, как о давно решенном, исключающем возражения: "Пойдешь в мою шарагу!" В "шараге", то есть в лаборатории номер шесть знаменитого научного института, он еще лучше узнал учителя. - Потрудимся, други! - говорил Борис Александрович, входя утром в "мыслильню" - комнату сотрудников, где они получали "ЦУ", обсуждали опыты, эксперименты, прежде чем разойтись по этажу. - Спешите, братцы! Мода на физиков проходит! Скоро за вас никто замуж не пойдет! Они любили своего профессора. Любили, когда он шел в кабинет, переодевался и возвращался к ним уже не в модном, строгом костюме с лауреатским значком на лацкане и при галстуке, а в затрапезной пестрой рубашке и джинсах, в наброшенном на плечи белом халате, высокий, по-юношески подобранный. Любили, когда, поплевав на руки, он отгонял неумех и сам брался за паяльник и забирался в густые дебри электронных схем... Узкие глаза, блестевшие холодной голубизной на тонком, бледном лице в частой штриховке мелких морщин, утрачивали тогда всегдашнее ироническое выражение. Они знали: для их руководителя, профессора Бориса Александровича Чижова, нет, не было и не будет ничего дороже работы. Он жил наукой, дышал ею. Ломать голову, ставить подряд десятки опытов, находить, отвергать, |
|
|