"Феликс Ветров. Старая проза (1969-1991 гг.) " - читать интересную книгу автора

радоваться и страдать над установками и черной доской - без всего этого он
не смог бы существовать.
Суховатый, деликатный, нередко ироничный и снисходительно насмешливый,
он мгновенно "переходил в другое агрегатное состояние", как шутя говорил
Мишка, когда речь заходила о физике, о том ее разделе, на котором они
"пахали". Если есть на свете счастливый человек - так это учитель, думал
Марков.
Но каким страстным, злым, язвительным становился Борис Александрович,
когда спорил всерьез и без шуток, отстаивая свое!
Тогда для него не было ни рангов, ни дистанций, ни субординаций. Плохо
работать у Чижова было просто немыслимое - и они пыхтели. Отношение к
науке - этим измерялось все. Ведь на свете нет, не было и не могло быть
ничего важнее.
А когда их институтский местком устраивал поездки за грибами, Чижов
приходил к автобусу в старой куртке и сапогах, надвинув на лоб старую
кепку - похожий на пожилого офицера-отставника, летчика или артиллериста. Но
легкий на ногу, с выверенными, точными движениями бывалого человека, он все
равно чем-то отличался от остальных... Чем? Марков давно это понял.
Профессор Чижов знал не только свою науку... Нечто гораздо большее и
всеобъемлющее, о чем так трудно, а часто и попросту невозможно было
говорить...
Марков приподнялся на кровати, перевернулся на спину и снова лег,
заложив руки за голову.
Когда это было?..
В больнице время резко сбавило темп, исчезло ставшее таким привычным
ощущение страшной нехватки часов, и последняя поездка с Чижовым в лес
показалась Маркову почти неральной, бесконечно далекой.
Он принялся вспоминать тот день - и отчетливо увидел Чижова, ребят из
лаборатории, желтые волны опавших листьев под ногами и стволы, стволы...
Он шел с плетеной деревенской корзинкой, цепко всматриваясь в землю,
раздвигал листья, бросался к подосиновикам, срезал их крепкие, тугие,
похожие на маленькие березки ножки, и осторожно, чтоб не сбить оранжевой
замшевой шляпки, укладывал в корзину. Грибов было в то лето сказочно много,
и он радовался им, смеясь в душе над вечными бабьими охами-ахами, что такое
грибное время - к войне.
Вышел на поляну, светлевшую за тонкими стволами молодого осинника, и
замер. Десятки грибов толпились перед ним, поднявшись на красных и желтых,
уже начинающих чернеть листьях. А чуть в сторонке от них стоял такой
грибина, что у Маркова сердце подпрыгнуло. Ай да гриб! Сережку бы сюда!
Только бы не червивый!
Но красавец смазался девственно-чистеньким, а шляпка размером с большую
тарелку еле уместилась в корзине.
"Э, нет, приятель, - подумал Марков, - так дело не пойдет. Все трофеи
мои собою закрыл. Придется в руке нести".
Он уже представлял, как завоют от зависти ребята, когда он вдруг
небрежно вытащит из-за спины руку с этой громадиной, и как завороженно будет
смотреть на гриб Сережка, когда он повторит дома этот фокус.
И вдруг что-то случилось.
Марков почувствовал: эта минута уже была. И был такой же гриб. И та же
радость. Все повторилось. Замкнулся какой-то круг жизни.