"Дэвид Вейс. Убийство Моцарта " - читать интересную книгу автора

рожденные его воображением несколько минут назад, соответствовали
действительности.
Карета, которая везла его к Бикен Хилл в это зимнее утро, казалось,
тащится черепашьим шагом, и Джэсона удивляло, куда смотрит кучер - несколько
раз они чуть не угодили в канаву.
Мюллер поджидал его; престарелый музыкант отложил ради этого визита
свой послеобеденный отдых. Дом Мюллера представлялся Джэсону неким оазисом,
хотя и находился в центре Бостона, а его просторный музыкальный салон служил
живым напоминанием о Вене. Когда бы Джэсон не оказывался в стенах этого
салона, у него неизменно пробуждалось желание посетить Вену, город, который
в его представлении был неразрывно связан с именем Моцарта.
Каждый визит к Мюллеру являлся для Джэсона своего рода паломничеством.
Ему нравилась обстановка салона: клавикорды, клавесин, фортепьяно и орган,
оглашавший комнату мощными звуками. В Бостоне, размышлял Джэсон, считалось,
что чрезмерная элегантность свидетельствует о недостатке добродетели, а
роскошь рассматривалась как признак аристократизма, простота же говорила о
демократичности; но Джэсона всегда восхищали дорогие гобелены и тяжелые
драпировки в доме Мюллера, ярко-красные, как и обивка стульев; все это
напоминало дворец Гофбург, где некогда играл Мюллер, и то прошлое, с которым
старый музыкант был связан столь тесными узами.
Мюллер зажег свечи (небо неожиданно нахмурилось) и поставил подсвечник
на изящный, украшенный замысловатой резьбой дубовый столик.
- Нам нужно о многом поговорить, - сказал он. - Хотите прочесть письмо
моего брата?
- Нет, господин Мюллер, я вам и так верю.
- Напрасно. - Мюллер вынул серебряную табакерку, взял щепотку табаку и
подал Джэсону письмо брата. - В таких делах не следует никому верить на
слово.
Мюллер любил назидательный тон. В память о прошлом он носил старомодный
белый парик и длиннополый камзол с серебряными пуговицами. В свои семьдесят
четыре года он был по-прежнему полон энергии. Ему доставляло удовольствие
говорить: "Я родился в тот самый год, когда умер старик Себастьян Бах, в
тысяча семьсот пятидесятом". Отто Мюллер считал себя одновременно
музыковедом, учителем музыки, композитором, дирижером и исполнителем. Он
гордился своим умением играть на фортепьяно, скрипке, органе, клавесине,
клавикордах, кларнете и гобое. В Северной Америке он был единственным
гобоистом, любил он напоминать Джэсону, и, по его мнению, единственным
профессиональным музыкантом в Бостоне.
Отвислые щеки Мюллера и его резко обозначенные морщины казались Джэсону
своего рода следами почетных заслуг, и хотя приземистая отяжелевшая фигура
музыканта теперь окончательно сгорбилась и с каждым годом словно все больше
клонилась к земле, но, садясь за фортепьяно, Мюллер распрямлялся, а его
голубые глаза загорались прежним огнем.
Однако сейчас, когда Джэсон читал письмо его брата, Мюллер выглядел
опечаленным и постаревшим.
Джэсон закончил читать, и у него сразу возникло множество вопросов,
требовавших ответа. Ему почудилось, что Сальери в бреду больного воображения
призывает кого-то на помощь. И кто знает, может, в этом крике души кроется
правда? Во всяком случае, Сальери - низкая и подлая душонка, в этом Джэсон
больше не сомневался.