"Павел Вежинов. Весы" - читать интересную книгу автора

стояла паралия. Ты помнишь, что такое паралия?
- Не помню, мама.
- Круглый столик на трех ножках, вот такой низенький. И табуретки к
нему очень низкие, как сядешь, коленки выше стола торчат. Удобства никакого,
но так уж было заведено от дедов и прадедов. Твой отец долго не решался
купить этот стол, все боялся, что это будет обида деду. Ты всегда завтракал
один, никому не давал садиться вместе с тобой. Сидишь, в руке прут держишь и
стегаешь по паралии, пока я молоко не принесу. Я тебе крошила хлеб с молоком
в железной тарелке, эмалированной такой. Я ее нарочно купила, чтобы ты не
разбил. Сидишь и ешь большой, мужской ложкой. А как наешься - тарелку и
лягнешь.
- Как? - я не поверил своим ушам.
- Да так, ногой. - Она по-прежнему безмятежно улыбалась. - Тарелка
летит, как птица, через всю кухню.
- А ты меня не шлепала за это?
- Разве я смела... Отец твой не давал вас пальцем тронуть. Оставь его,
говорит, не трогай, пусть из него вся дурь выйдет. И получилось, что он был
прав. Когда ты подрос, то стал очень тихим и кротким, ну прямо не верилось.
В те годы ребята часто дрались между собой, но ты с ними не водился и ни в
какие игры не любил играть, не замечала за тобой. Ни разу не пришел домой с
разбитой головой, как другие. А правду тебе сказать, я ведь отцу твоему не
верила. Мой дед тоже был учителем, так он говорил: кривое дерево надо
выпрямлять, покуда зелено, потом будет поздно...
Я невольно улыбнулся. Оба педагогических принципа казались мне верными,
хотя и противоречили друг другу. Мама тут же пришла мне на помощь:
- Ты не смейся, все от человека зависит. Кому доброе слово помогает, а
кому - добрая палка...
- Мама, а мои рисунки не сохранились?
- А как же сынок, надо только достать... Ты больше дома рисовал. Дома и
вокруг - деревья. Отец твой сначала все молчал. Нравились ему твои рисунки,
не нравились, - до сих пор не знаю. Потом он как-то спросил тебя: "Слушай,
сын, что это ты никогда не рисуешь людей?". Ну, ты ему и ответил: "А что их
рисовать, папа!" Отец твой на это ни слова не сказал, ни плохого, ни
хорошего, а потом мне говорит: "Не будет из него художника; наверное,
архитектором станет. Он жизни не любит, а любит симметрии". Так и сказал:
симметрии.
- Мама, извини, ты сколько классов кончила?
- Пять, сынок. По старой системе - пять. Два года ходила в Ловечскую
гимназию.
- А почему не доучилась? Она заметно расстроилась.
- Скажу в другой раз, сынок. Не люблю старое ворошить, нет смысла!
Все утро я просидел дома. В комнате я нашел много старых фотографий и
пересмотрел их все до одной. В сущности, на большинстве из них был снят дед;
отцовских фотографий почти не осталось, а маминых не было совсем. Напрасно я
всматривался в черты отцовского лица, они мне ничего не говорили. На одной
из фотографий отец почему-то показался мне похожим на Льва Толстого и на
Горького одновременно. Та же длинная рубаха с пояском, такое же грубоватое
крестьянское лицо с крупными как у Толстого, например, чертами. Я был не
настолько слеп, чтобы не увидеть: взгляд у него очень добрый, я бы даже
сказал, благостный, с чуть заметной тенью горечи... Наконец нашлась одна