"Энрике Вилла-Матас. Такая вот странная жизнь " - читать интересную книгу автора

создание, чью головку несколько лет спустя украсили безобразные локоны.
Что за проклятый внутренний голос надоумил меня извлечь на свет божий
из небытия воспоминание о нашем любовном свидании в Антибе? Я понял, что
лучше побыстрее забыть ту злосчастную историю и подыскать другую, которая
наверняка вызовет у Роситы желание дослушать лекцию до конца, то есть
помешает ей встать и уйти. И почему мне сразу не пришло в голову, что,
предаваясь подобным воспоминаниям на публике, я серьезно рискую: сегодня же
вечером кто-нибудь позвонит Кармине и перескажет мои пылкие откровения?
Я встал из-за стола, вышел из кабинета и в задумчивости побродил по
гостиной. Надо вспомнить, не шпионил ли я еще за какой-нибудь творческой
личностью, но чтобы тот, в отличие от Грина, не пробудил дурных ассоциаций в
объекте моих, так сказать, сексуальных грез, то бишь в Росите. Что-то мешало
мне набрести на нужный эпизод, словно внезапно на моем пути выросло какоето
препятствие. Совершенно постороннее воспоминание. Что меня отнюдь не
удивило, чего-то подобного и следовало ожидать. Память - загадочная область
нашего мозга, давно и глубоко похороненные воспоминания - к тому же порой
абсолютно банальные - часто и без всякой видимой причины вдруг начинают
атаковать нас. Вот и сейчас в голове у меня всплыл день, когда я зашел в
лавку, чтобы купить галстук, и продавец, давний мой знакомый, весело
поздоровался и сказал: "Здравствуйте, доктор' ; мне пришлось объяснять ему,
что он ошибся и что я никакой не доктор, но он тем не менее на прощание
снова назвал меня доктором.
Отогнав непрошеное и всплывшее на поверхность откуда-то из самых глубин
воспоминание, я посмотрел в окно, которое выходило на улицу Дурбан. Мне
довольно часто доводилось пользоваться подзорной трубой, чтобы подглядывать
за поведением соседей, и многие из них стали героями моей трилогии; но в тот
день я ограничился картиной, доступной невооруженному взгляду, и через
несколько мгновений почувствовал себя фотоаппаратом с открытым затвором;
правда, сперва я сравнил себя с повествователем из романа "Прощай, Берлин",*
который буквально потряс меня в ранней юности; потом, против собственной
воли, я превратился в фотокамеру - неподвижную и фиксирующую любую деталь.
______________
* Роман английского писателя Кристофера Ишервуда (1939).

В мой объектив попал мужчина, который брился у окна напротив, потом -
женщина в кимоно из соседнего окна, она мыла голову. Трудно сказать, сколько
времени я простоял в полном оцепенении. Очнувшись и снова обретя способность
думать, я решил, что неплохо было бы когда-нибудь проявить эти снимки, затем
старательно наклеить на бумагу и все до одного перенести в мою трилогию,
посвященную безрадостной жизни обитателей нашей улицы. Размышляя над этим, я
запечатлел еще и душераздирающий образ сеньоры Хулии, хозяйки старого
винного погребка, тоже расположенного на улице Дурбан; несмотря на зимнюю
пору, она сидела у дверей своего заведения и выглядела еще безумней, чем
обычно, - витала в облаках и наверняка думала о муже, но я вдруг по чистому
наитию подумал, что, наверное, он недавно, всего несколько дней назад, умер,
хотя никто и ничего мне не сообщал; но ежели я попал в точку, это создаст
новые серьезные затруднения, ведь в мои планы входил долгий и задушевный
разговор с ним, во время которого, используя мою обычную тактику, я
попытался бы разузнать подробности его трагической жизни и вставил бы их
потом в трилогию.