"Энрике Вилла-Матас. Такая вот странная жизнь " - читать интересную книгу автора

- И все?
- Боюсь, что да, что на этом все и кончится.
- Значит, мы не попадем на небо?
- Я же сказал тебе, что никакого неба нет.
Произнеся это, он не заметил, что его откровения - но в первую очередь
его немыслимая и прямо-таки детская наивность - покончили с моим детством.
Зато он сразу же предупредил меня: по воскресеньям мы по-прежнему будем
ходить к мессе, чтобы уберечь маму от ужасного огорчения и чтобы на лице ее
не застыла вечная скорбь.
- Зачем портить ей жизнь, - добавил он. - Ты должен хранить тайну. И
даже если увидишь, что по воскресеньям я молюсь в церкви, знай, это чистое
притворство. Ты меня не выдашь?
- Не выдам, - пообещал я удрученно, хотя в то же время испытал и
гордость от того, что впервые в жизни принял на себя некое обязательство. -
Не выдам, - повторил я.
- Я рад, - сказал он.
Зеленый свет показывал, что мы можем перейти Виа Аугуста, но отец, по
всей видимости, этого делать вовсе не собирался. Он крепко схватил меня за
руку и застыл в странной неподвижности, словно все его внимание поглотили
скрипучие звуки тайной жизни в подземном мире. Он напоминал лису,
подстерегающую добычу; казалось, еще немного - и начнет, как хищник, прядать
ушами. Потом он опять спросил, способен ли я хранить тайну. И я уже
собирался повторить свое обещание, когда сообразил, что вопрос-то
адресовался вовсе не мне. У меня создалось впечатление, будто он ведет
беседу с одним из тех голосов, которые какое-то время назад начали
преследовать и тревожить его.
Трудно сказать, сколько времени мы простояли, застыв как вкопанные. Мы
были похожи на статую, воздвигнутую в честь бессмертной пары - Отца и Сына,
только вот ничего бессмертного в нас, как я только что выяснил, не было,
совершенно ничего. Мы умрем - и все, сказал мне отец. Слова его еще
громыхали у меня в ушах. Мной завладели два чувства: дикий ужас и досада.
Досада вперемешку со злостью на отца: ведь мог бы, думалось мне, сперва
разобраться что к чему, а уж потом зачать меня - тогда я избежал бы горькой
участи, то есть вовсе и не родился бы на этот свет; а теперь приходится
узнать, что нам отпущено сколько-то жалких и несчастных лет пребывания на
земле, а потом суждено умереть - вот наша единственная судьба, единственный
финал того странного образа жизни, который отец - как и любой отец на
свете - вздумал мне подарить.
Трудно сказать, сколько времени мы простояли там, перед светофором,
едва живые. Помню только, что очень скоро досада моя прошла и осталась
только тревога, порожденная видом его неподвижной и горестной фигуры.
- Папа, - сказал я, - ты похож на статую. И тут случилось чудо. Он
ожил, словно мои слова снова даровали ему способность двигаться.
- Главное, чтобы мама оставалась по-прежнему счастливой и ходила в
церковь, мы оба должны об этом позаботиться, - сказал он.
И мы перешли через Виа Аугуста, и я крепче обычного держал отца за
руку. Я вновь ощутил, как сильно привязан к нему, и испытал чудное смешение
чувств - нежность и любовь, которые, сливаясь, порождали печаль: ведь я не
мог не заметить, какой у отца несчастный вид.
Вдруг, едва мы дошли до Травессера де Грасиа, отец с растерянной и