"Энрике Вилла-Матас. Такая вот странная жизнь " - читать интересную книгу автора

а потом начавшего подглядывать за поведением облатки. В то воскресенье после
мессы и скромного обеда дед без умолку твердил - с чудовищным и уже
совершенно безумным напором, - что ему удалось проникнуть в пространство,
уготованное Божественным Провидением для избранных, ведь мало кто, как он, в
непосредственной близости изучил танцевальные па Господа; и теперь дед
считал себя обязанным известить всех, что дырка в заднице Пресвятой Троицы
глубоко его разочаровала: вопреки его убеждениям, в ней не было ничего
скромного и потаенного.
Моя мать, которая позднее обо всем этом мне рассказывала, всегда
повторяла: в поведении деда в последние дни его жизни на самом деле - и
вопреки первому впечатлению - не было даже намека на безумие, скорее некая
странная, очень своеобразная мудрость. По ее словам, дед, подсматривая за
таинством евхаристии, и не думал выслеживать присутствие Господа Бога. Он
искал секрет хорошей смерти.
Что он понимал под хорошей смертью? А вот то и понимал, что последние
месяцы жизни должен безжалостно изводить дорогих ему людей. Короче говоря,
должен вроде бы ни с того ни с сего превратиться в настоящего дьявола, в
несносного старика, и тогда близкие даже с некоторым облегчением встретят
его смерть, во всяком случае горевать будут куда меньше.
Смерть настигла деда утром в последнее нечетное воскресенье лета, он
был один в своей спальне и готовился выйти на традиционную воскресную
прогулку по поселку Премиа.
Что произошло с ним в это последнее воскресенье его жизни? Может, он
почувствовал приближение часа смерти, а может, вдруг превратился в самого
неустойчивого человека на свете и потерял равновесие, отчетливо ощутив
движение, но теперь уже не Господа, а земного шара, - кто знает? С точностью
можно утверждать следующее: в последнее воскресенье своей жизни он, уже
одеваясь для прогулки, но еще до того как утратил чувство равновесия на этой
земле и перестал ощущать собственное присутствие на этой самой земле, успел
написать жестокую и странную прощальную записку, из которой явствовало, что
на самом деле он старался единственно ради того, чтобы они с облегчением
встретили его смерть и не очень по нему горевали.
Он написал: "Что касается Черной Бороды и сеньора Перельо, то никто
больше их уже не видел. Они оба ушли на рассвете - ушли украдкой, унося в
руках весь свой нехитрый скарб и проклиная тех идиотов, которые надеялись
унаследовать их деньги. Они ушли, вознося хвалы униженным, сирым, обиженным
жизнью. Эта причуда была последней причудой минувшего лета. Они ушли, потому
что больше не желали наблюдать отблески сиреневого круга".
Его кончина и вправду принесла всей семье облегчение, и постепенно в
дом вернулось хорошее настроение; мало того, однажды, следующим летом, когда
они все вместе сидели в тени вековой шелковицы, где теперь я пишу эти
строки, на них напал беспричинный и безудержный смех, словно они, исполнив
запоздалый ритуал отмщения, окончательно утешились, стряхнули остатки
печали, окрестив деда новым прозвищем - Черная Борода, которое дошло и до
наших дней. Кажется, они даже принялись передразнивать дедову манеру
подглядывать за облаткой: один из моих кузенов изображал деда и отлично
пародировал его жесты и голос. Остальные члены семьи в этом
импровизированном спектакле между взрывами хохота изображали себя самих и
задавали вопросы Черной Бороде:
- Значит, тебя предупредила повелительница?