"Энрике Вилла-Матас. Такая вот странная жизнь " - читать интересную книгу автора

Я превратился в человека, шпионящего за самим собой.
В тот день я шагал вниз по улице Дурбан; в тот день мне было
одновременно и грустно и весело; в тот день я шагал вниз по улице Дурбан с
необъяснимо жестокой ухмылкой на лице и вдруг - невесть почему - повернул
назад и заглянул в окно собственного кабинета. Так вот, немедленным
следствием этого внезапно накатившего и бессмысленного желания
полюбопытствовать и узнать, каков мой кабинет, когда меня там нет, стало
весьма неприятное и болезненное ощущение - мне даже пришлось самого себя
подбадривать: ничего, мол, особенного не случилось, да, свет в моем
кабинете, когда меня там нет, и вправду уныл и тускл, зато печальную картину
компенсирует кое-что другое, да, кое-что другое, ибо, шагая по улице Дурбан,
я знал: вечером во время лекции я должен буду поставить на кон собственную
жизнь.
Игра и шпионаж - да еще писательство - всегда были очень схожими меж
собой занятиями и самыми увлекательными из всех, какие только существуют на
свете. Об этом я и раздумывал в тот день, шагая вниз по улице Дурбан, но
вдруг отчетливо осознал: а ведь на самом-то деле я совершенно не готов нынче
же вечером поставить на кон собственную жизнь - и, возможно, проиграть -
только ради нее, ради Роситы.
Я не любил ее, я ее только хотел. Росита мечтала об одном - убежать со
мной, я же мечтал, чтобы все оставалось по-прежнему, чтобы она была моей
любовницей, а я продолжал жить со своей женой, с Карминой, потому что лишь
традиционный и привычный уклад жизни давал мне чувство защищенности, то есть
гарантировал возможность писать. Для сохранения равновесия мне была
совершенно необходима уверенность в себе, а ее обеспечивала только любовь
Кармины. Я знал, что без уверенности в себе ничего не достигну и никогда не
сумею завершить свою реалистическую трилогию об обиженных жизнью, униженных
и оскорбленных с улицы Дурбан.
Послышался гром. Значит, вот-вот хлынет дождь. И внезапно, словно под
воздействием громовых раскатов, мне открылось: а ведь я так тщательно
продумывал вечернюю лекцию именно потому, что отнюдь не собирался ставить на
кон свою жизнь, да и вообще хоть чем-нибудь поступиться ради Роситы; и все
равно я с чудовищным цинизмом, словно и впрямь готовился поставить на кон
нечто важное, тщательно все продумывал и просчитывал, возмечтав сыграть роль
Шехерезады, чтобы заронить в душу Роситы эхо моих речей и таким образом хоть
отчасти успокоить свою дурную совесть, ведь я твердо решил сохранить наш с
Карминой семейный союз, ради которого, к счастью, не было нужды ничего
ставить на кон, твердо решил сохранить эту удобную жизнь - телевизор,
тапочки, любимую жену да еще ужасного сына с пустым взглядом и чудными и
дикими фантазиями.
Трус. Проклятый трус - вот кто я такой. В трусости я переплюнул
собственного отца. Потому что в тот день мне на самом деле больше всего на
свете хотелось убежать с Роситой - с объектом, так сказать, моей страсти,
забыв обо всем - о дурацком равновесии, традиционных устоях и прочей ерунде.
Вот что я говорил себе, пока шпионил за самим собой - за тем, как я
спускаюсь по улице Дурбан, снова запутываясь в ужасных сомнениях, хотя
совсем недавно вроде бы принял твердое решение: остаться с Карминой и
сказать Росите печальное прости - и Шехерезада тоже попрощается с нею.
Тут я, будто споткнувшись, встал как вкопанный перед винным
подвальчиком сеньоры Хулии. Словно остановка такого рода должна была помочь