"Анатолий Виноградов. Черный консул [И]" - читать интересную книгу автора

отгрызая сухари, что этим ясно обнаруживал страшный голод, огромное
истощение, до которого довели Марата-Невидимку парижские магистраты,
умевшие организовать за недорогую плату тонкую и адскую полицейскую
травлю.
Быстрыми шагами в комнату вошел человек в сером плаще, сдернул маску,
скинул треуголку и сказал, нисколько не обращая внимания на Марата, еще не
снявшего своего коричневого грима:
Рафаэль сделал ужасную вещь. Он шел по площади со мною вместе через
мостовую дворца, четверо слуг проносили некую даму в желтой маске, а рядом
с дамой в носилках качался в подвесном кольце синий квецаль, любимый
попугай Рафаэля... Неосторожный юноша, он окликнул попугая, и тот ему
ответил, дважды закричав: "Страна гор, страна гор". Дама остановила
носилки, и один из слуг ударил Рафаэля, с которого соскочила маска. Дама
бешено кричала: "Негры в Париже оскорбляют женщин!" Из-за решетки вышел
офицер с часовыми, выхватил шпагу, Рафаэль открыл грудь и сказал: "Я
безоружен и никого не оскорблял, дама говорит неправду". Хуже всего, что
на шум поспешил с другой стороны площади господин Ламет, который узнал
Рафаэля и возмущенно закричал:
- Так вот ты где, негодяй! Кто тебе разрешал отлучаться с плантации?
- Тише, тише, - прервал Оже, - остановись, Биассу, тут что-нибудь не
так, тут что-нибудь не так.
- Что не так? - с бешенством повторил тот, кого называли Биассу. -
Рафаэля поймали, его схватили, и два десятка черных рабов господина Ламета
окружили его на конюшне. Я видел сам, как они сорвали с него камзол,
обнажив плечо, заклеймили его каленым железом. Они поставили ему "Runaway"
[беглый (англ.)]. Молодой Ламет не испугался жареного мяса в Париже, он
ударил Рафаэля сапогом и кричал: "Теперь мы всюду узнаем тебя, беглый
раб". Они тащили его по улице города ночью; толпа, лакеев, приказчиков и
конторских счетоводов господина Ламета свистела и ликовала.
Говоривший встретился глазами с Маратом. Выражение глаз Друга народа,
стиснутые зубы и поднятые кулаки вдруг обнаружили в нем пришельца в
цветной среде. Говоривший не понимал, чем вызван гнев незнакомого
человека, было ли это возмущение насилием над негром Рафаэлем, получившим
гражданскую карточку без ведома своего владельца, или, наоборот, этот
выкрашенный в коричневую краску француз; у которого белая кожа явно
просвечивала под расстегнувшимися обшлагами на поднятых сжатых в кулаки
руках, негодовал на негров. Молчание было общим. Потупя головы, все
оставались в неподвижности, подавленные чувством гнетущей горечи.
Наконец, заговорил Оже:
- Да покарает их бог! Мы не знали, что Черный кодекс висит над нашей
головой даже здесь, в городе благородной свободы. Четырнадцать лет тому
назад в далеких саваннах, ночью, в палатке моего друга француза, аббата
Рейналя, изгнанника здешней страны, я впервые прочел слова, возродившие
мое сердце. Он привез бумагу тринадцати Соединенных штатов. Ее назвали
"Декларацией независимости", в ней было написано: "Мы считаем
самоочевидными истины, что все люди созданы равными, что им даны их
создателем некоторые неотъемлемые права, в числе которых находятся жизнь,
свобода и стремление к счастью". Вот прошло четырнадцать лет, и мне в мое
усталое сердце еще раз постучала птица свободы и счастья. Наша Франция в
тысячу раз лучше повторила священные слова тринадцати штатов. Как не