"Анатолий Виноградов. Черный консул [И]" - читать интересную книгу автора

цветных людей отнимет у Национального собрания репутацию представителя
нации, отнимет признак справедливости и заставит Национальное собрание
потерять титул Друга народа и покровителя человеческих прав. Я спрашиваю,
возможно ли будет назвать здоровой политикой принятие такого проекта?"
Робеспьер перелистывал дальше, быстро пробегая по строкам. Стенограмма
кончалась словами председателя: "Из семи человек, вместе со мною
составляющих бюро, четыре выражают сомнение по поводу текста. Я ставлю
вопрос на общее голосование". Робеспьер отмечает карандашом: "Происходит
общее голосование. Большинством 378 голосов против 236 собрание выносит
решение поставить на обсуждение новый проект декрета. Заседание
закрывается в пять часов".
Робеспьер посмотрел на часы. День клонился к вечеру, Марат, не
разгибаясь, сидел за столом и быстро писал. Камилл Демулен перечитывал
лежащие на столе рукописи и задумчиво посматривал в окно на вздувавшиеся
волны реки, на тучи, собравшиеся над Парижем. Крепчал ветер, волны
набегали на ступеньки. Народные трибуны озабоченно переглянулись;
подметное письмо угрожало жизни одного из них, другому друзья посоветовали
как можно скорее скрыться из квартиры, третий уже давно не ночевал дважды
в одном и том же помещении. В Якобинском клубе каждый из них появлялся в
окружении друзей-санкюлотов с более или менее увесистыми дубинами, и
нападение на Робеспьера, Марата или Камилла Демулена у ворот Национального
собрания или же при входе в Якобинский клуб было делом слишком трудным.
Открытое выступление против народных трибунов не рекомендовалось и
дворцовой интригой; участие двора в гибели кого-либо из вождей революции
могло бы, с точки зрения Людовика, повести к обратным результатам. 116
золотых мостиков уже были проложены из королевского казначейства в сердца
депутатов; это было более надежное средство, но опытные люди из дворцовых
шпионов и стоустая молва Парижа сразу сделали безнадежными все попытки
повесить золотой замок на язык Робеспьера. Ремесленники Сен-Марсо и
рабочие Сент-Антуана видели, знали и слышали Робеспьера и дали ему
прозвище "Неподкупного". Между подкупом и кинжалом не было средств, и
приходилось терпеть, и тем не менее если постоянные судебные процессы
направлялись против Марата за разоблачающие страницы "Друга народа", если
парижская магистратура с Лафайетом во главе предполагала вполне
достаточным простое привлечение Марата в суд по ничтожному делу о клевете
на какого-нибудь купца, с тем, чтобы сразу после этого посадить Марата в
тюрьму и не выпускать ни под каким предлогом, - то гораздо труднее было
дело с Робеспьером, на которого не действовала никакая травля, которого
невозможно было потянуть в суд и популярность которого доходила до того,
что в любом уголке Парижа он мог найти себе пристанище.
Марат читал:
"Гражданин, рабочие Сент-Антуанского предместья предоставляют женам,
старикам и детям вопить об отсутствии сахара; люди, бравшие Бастилию 14
июля, не пойдут в бой из-за конфет. Знай, гражданин Марат, что грубые и
дикие нравы нашего округа больше всего в мире любят только две вещи: сталь
и свободу. Пусть заговорщики, пусть скупщики, пусть враги французской
революции узнают, что в момент, когда подкупленные люди или негодяи
призывают наши пригороды и предместья к разгрому складов, мы спокойно куем
копья, которые должны истребить заговорщиков. Мы выступаем с обличением
скупщиков и спекулянтов всякого рода, - все, вплоть до продуктов первой