"Януш Леон Вишневский. Постель" - читать интересную книгу автора

уголках рта, чтобы потом оглушительно, плаксиво, истерично выпалить это
по-английски, по-немецки и по-испански. Наконец он достал из кармана листок
и стал читать с него по-польски. Он много раз написал на нем "Ненавижу
тебя". Он стоял надо мной, разведя ботинками мои колени, и читал мне громко
с листа, в то время как я сидела съежившись на полу около ночного столика и
защищалась, отмахиваясь не глядя, вслепую, после каждого его "ненавижу
тебя", как от удара. Я даже не заметила, когда он перестал читать и вышел из
комнаты. И тогда я эхом стала повторять "ненавижу тебя", колотясь головой в
стену. Сегодня я уже не помню, кого я тогда имела в виду, кого я тогда
ненавидела. Его или себя... А может, хромую уборщицу из больницы? А может,
Бога?
Уверена, что он тоже уже не помнит, что ненавидел меня в тот вечер. Из
всех чувств как раз ненависть больше всего туманит сознание. Больше, чем
животная похоть, и даже больше, чем передозировка LSD. То, что юристы
аккуратно называют убийством, совершенным в состоянии аффекта, в сущности
является убийством из ненависти. Притом что изо всех эмоций она самая
кратковременная из зарегистрированных в экспериментах на людях.
Их провоцировали на ненависть и фиксировали на томографе активность
мозга. Области мозга, отвечающие за память, преобразование картин и звуков,
за самоосознание и за логическое мышление, были абсолютно темными, как будто
кто-то отключил их. Ненавидящий человек - это безумный глухой слепец в
ярости. Весь кислород из поступающей в ненавидящий мозг крови забирают те
центры, которые связаны с эмоциями и инстинктами. На экранах томографов они
были раскалены добела. Когда после окончания войны в Югославии хорватских
солдат, подвергшихся зверским пыткам сербов, спрашивали в суде, кто их
пытал, те не могли вспомнить даже того, женщина это была или мужчина.
Ненависть начисто стерла детали из их памяти. Единственное, что они помнили,
это чувство безграничной ненависти, но не могли соотнести его с каким-то
конкретным лицом.
Второй раз он пришел в спальню вчера вечером. Я ждала этого в течение
двухсот восьмидесяти двух вечеров. Больше девяти месяцев я не слушала
музыку, чтобы не пропустить звук его шагов. Но была в таком состоянии, в
такой отключке, что так и не услышала их вчера. Ему были нужны какие-то
документы из сейфа, встроенного в стену за дверями шкафа в спальне. Я лежала
на кровати, как всегда с книгой, но читать не могла. Проходя мимо, он
посмотрел на меня, как гинеколог, перед тем как закрыть кабинет после
напряженного рабочего дня: дескать, собрался уже идти домой, а тут еще
морщинистая старушка с белями. Его прежняя дикая ненависть сменилась
отвращением.
Со вчерашнего дня я больше не жду. Когда он захлопнул за собой дверь
спальни, я встала с кровати, набросила халатик и принесла из гаража самый
большой молоток, какой нашла в его ящике с инструментами. Вынула диск из
CD-проигрывателя, что стоит на моем ночном столике, и положила его на паркет
под окном.
Прежде чем я ударила по нему в первый раз... это было самое трудное,
Агнися... я подняла его с пола и на коленях подползла к кровати. Хотела еще
раз послушать. Последний раз. Что-то вроде последней сигареты перед
расстрелом. Последняя затяжка... воспоминанием. Хоть и слушала я музыку, но
она была только фоном. Фоном наплывавших воспоминаний...