"Евгений Витковский. Штабс-капитан Янов ("Новый журнал", No 229, 2002, Нью-Йорк)" - читать интересную книгу автора

ждали, что будут они к лучшему, но Станислав Люцианович почти твердо верил,
что таких не бывает, ибо все на свете - только к худшему. Да и
старик-визави, ливший тонкую струйку кларета в чашку, думал так же. Все до
единого его суждения были эсхатологичны, притом ничуть не дышали старческой
злобой на мир из-за невозможности пользоваться радостями жизни по болезни и
по дряхлости; нет, его мирный пессимизм опирался на что-то вроде точного
знания. Знания, что все плохо - но это не повод отчаиваться. Станислав
Люцианович слыхал про такой подход к жизни, но сам видел его впервые.
- Нет, вы не подумайте, что я лично здешнего хозяина имею ввиду. Даже
если нет у него, предположим, особенно блестящего будущего в ближайшем
будущем, кто же может загадывать на времена еще более отдаленные? Мало ли
людей, да что там, династий, держав, наконец, отслужит свой срок, впадет в
забвение, все, кажется, в их жизни уже случилось - а нет, пройдет сколько-то
годков, и все для них, оказывается, только начинается, да еще и с новым
блеском.
Старик помолчал, медленно пережевывая гордость "Викентьича", а
Станислав Люцианович ее не тронул - рыбу в тесте он есть не умел.
- Тема эта интересная! Вон, Данилов говорит, что иной раз один и тот же
экземпляр книги приходит к нему раз до двадцати. И то подешевле он ее
продаст, то подороже, так и служит ему книга, пока вовсе не рассыплется. Вы
ведь, простите старика за вольный вопрос, тоже из пишущих? - Визави намекал,
видимо, на длинные артистические волосы Станислава Люциановича, получил в
ответ сдержанный кивок и продолжил: - Кстати, случилось мне когда-то в Туле
побывать, так не поверите, престранный видал я там памятник, как бы с двумя
лицами, в разные стороны глядящими. Монумент, говорят, в честь одного
литератора; помнится, это по его воле ему после смерти такой памятник
поставили. Даже лицо у него как будто ваше. Не имеете отношения случайно?...
Станислав Люцианович в Туле бывал, никакого он там памятника не видел.
Впрочем, всякое могло быть - стоял памятник, да не стоит уже, старик, быть
может, еще при Пушкине родился. К тому же, как обмолвился он в одной из
первых фраз, был некогда лицом военным, а теперь числился в отставке при
небольшом чине. Мало ли какой предмет мог показаться ему двуликим памятником
литератору - Янус какой-нибудь губернский в саду чьем-нибудь.
- Впрочем, это, кажется, слишком... далеко было, чтобы вы помнить
могли. В совершенно другие времена.
- Я, простите, более современной литературой занимаюсь. Также и
Пушкиным, и Державиным, но более - современными авторами. К нынешним поэтам
люди вашего возраста равнодушны ведь чаще всего.
- Да нет... - старик вдруг словно опомнился, - позвольте, кстати,
представиться: штабс-капитан Янов. В отставке, разумеется. Но в молодости, в
молодости... очень, очень я изящной словесностью бывал увлечен. Поэтами
начала века интересовался, а как же, весь мой интерес к эпохе - из-за них.
Начало века, верите ли, нет ли, это моя первая и самая большая страсть, моя
жизнь, если на то пошло. Вам, быть может, такое престранно от военного
человека слышать, но я ведь и сам пописывал кое-что, в подражание тем,
которые в начале века.
"Вот оно что," - со скукой подумал Станислав Люцианович. "Старый
бумагомаратель. Сейчас начнет юность вспоминать и свои опыты декламировать.
Луна-волна. Тебя-любя". Но нечто в облике старика было приятно, некую
горькую симпатию вызывал сей встреченный случайно человек, наподобие той,