"Георгий Николаевич Владимов. Не обращайте вниманья, маэстро" - читать интересную книгу автора

Папа лишь молча кивнул. И они переглянулись - малость с удивлением.
Мы провожали их до дверей. Они теперь шагали гулко, грузно, и паркет
скрипел под их развалистой поступью.
- Извините, папаша, - сказал Олежек на лестнице, всматриваясь в папино
лицо. - Может, лишнее беспокойство внесли... Это у них работа - санаторий, а
у нас - погрязнее.
- Извините, - сказал и Сергунь.
- Ничего. Что же делать... - ответил папа. И закрыл дверь.
В коридоре нас дожидался мордастый. Волнистый его кок теперь рассыпался
по лбу, отчего-то вспотевшему, и губы кривились язвительно. Он не говорил,
он шипел:
-- Что ж, вы проявили бдительность, тут вас не упрекнешь. Поступили как
советские граждане.
Папа, не поднимая глаз, кивнул.
- Но вы понимаете, что вы нас дезавуировали? Ввиду исключительной
важности объекта, мы здесь никого не ставили в известность, положились на
ваше содействие. А что получилось - из самых, что называется, благих
побуждений?.. А может, не из благих?
- Из благих, - ответил папа скучным голосом.
- Я сейчас иду звонить. Если эти люди не имеют секретного допуска, то
считайте, задание государственной важности вами сорвано. И мы не сможем
продолжать работу из вашей квартиры.
- Зачем же идти куда-то? - спросил я. Должно быть, по глупости.
Он смерил меня своим предолгим уничтожающим взглядом, но ответил не
мне, а папе:
- Чтоб я звонил с вашего телефона? Скажу вам прямо: прежнего доверия у
меня к вам нет, уж извините. И не трудитесь меня провожать.
Мы и не трудились. От грохота, с которым он захлопнул дверь, у меня
сильно заныло где-то в низу живота, не знаю - как у папы. Дверь в мою
комнату была закрыта, и там стояла непривычная, прямо-таки зловещая тишина.
Мы с папой, не глядя друг на друга, вошли в большую комнату. Мама, с
закрытыми глазами, сидела на диванчике и, прижав ладони к вискам,
раскачивалась из стороны в сторону.
- Боже мой, - говорила она, едва не плача. - Ну можно ли так унижать
людей! Какие б они ни были...
Папа, нахмурясь и звучно посапывая, стал ходить из угла в угол. Я тоже
себе не мог найти занятия. Вдруг папа нашел его для себя - он стал заводить
часы. Одни за другими он их снимал или сдвигал с привычных мест, поворачивал
к себе тылом или прижимал к животу и напористо вертел ключом, морщась, как
от натуги. Приступая к жизни, они тикали по-особенному громко, точно бы
вынужденное бездействие было им в тягость. Папа не подводил стрелки, и все
они показывали совершенно разное время, каждые начиная с того, когда
испустили дух. Минут десять только они и нарушали давящую тишину.
Но "чу" - как писали в добром девятнадцатом веке. Нам это показалось -
всем троим - слуховой галлюцинацией, но за стеною, явственно что-то
включилось, зашипело, переключилось, вступили аккорды гитары, глуховатый
тягучий голос певца запел о старенькой скрипке - может быть, заменяющей
отечество, - и металлический баритон Коли-Моцарта с воодушевлением подхватил
рефрен: