"Георгий Николаевич Владимов. Большая руда" - читать интересную книгу автора

выглянул и поискал глазами Антона. Тот стоял неподвижно и смотрел, задрав
голову, вверх. Пронякин едва различал полосы на его тельняшке. И едва
долетел до него крик Антона:
- ... скребыва-ай!
- Ничего! - ответил Пронякин, не надеясь, что Антон его услышит, хотя
ему самому несколько раз, когда сильно заносило зад, хотелось вылезти и
соскрести лопатой налипшую глину. - Ничего, доеду!
А машина все шла, и ничего с нею не случалось, и понемногу страхи его
рассеялись, а мысли обратились к тем, кто ждал его там, наверху.
- А вот я вам всем и докажу, - бормотал он, стискивая зубы, в то время
как руки его одеревенели на баранке, которая могла в любую секунду
вывернуться. - Сейчас увидите. Сейчас пожалеете, мне бы только доехать!
Чаша карьера поворачивалась под ним, как горная долина под крылом
самолета. Она была заткана мельчайшей сетью дождя, и дно ее с блестевшими
лужами терялось в сизой полутьме. Он снова вспомнил о глине - сколько он
намотал ее на колеса, - и опять ему сделалось одиноко и страшно. У него
закружилась голова и похолодело в груди.
Но вдруг ему пришло в голову такое, отчего снова стало легко и весело.
Он увидел себя, как он подъезжает к конторе, поднимает кузов и вываливает
все это, что он привез, прямо в слякоть и грязь, прямо перед крыльцом. А
потом стоит и хохочет, хватаясь за бока и глядя на их выпученные глаза, -
долго и язвительно.
Впрочем, не очень долго. И не очень язвительно. В конце концов они
неплохие, теплые ребята; черт знает, какая кошка между ними пробежала. И что
он им станет доказывать? Он просто вывалит руду, да и все, и пусть копаются
в ней, и он тоже будет копаться, перебирая тяжелые синие осколки.
Так он поднялся на четвертый горизонт, где уже совсем не пахло затхлой
сыростью карьера, - только пьянящий запах своей же солярки. Он убрал ногу с
педали тормоза и поехал, правя одной рукой, высунувшись под дождь и ветер.
- Эй, где вы там, черти с рогами? Сеноман-альба! Апт-неокома! -
закричал он просто так, чтобы успокоить себя и машину. Потом повернул
голову, увидел совсем уже крохотного Антона и закричал ему: - Антоша!
Погуляем, а?
Антон стоял и не двигался и все смотрел вверх.
"Чего это я? - спросил себя Пронякин. - Чего это с тобою нынче
сделалось? - Он вертелся на сиденье, как на горячей плите. - Чего ты
петушишься? Приснилось тебе, что ли, чего?"
Его охватило вдруг странное ощущение нереальности всего, что он делает.
Как будто это было с ним не теперь, а когда-то, давным-давно, может быть в
детстве, когда он бежал с какой-нибудь радостью к матери и знал наверняка,
что она обрадуется, потому что лучше всех это умела делать она одна, о
которой он уже почти ничего не помнил. Но между тем справа был мокрый
глинистый склон карьера, а слева - обрыв и серое слезящееся небо, и это он,
Пронякин Виктор, вез первую руду с Лозненского рудника. Руду, которую ждут
не дождутся и Хомяков, и Меняйло, и Выхристюк и про которую завтра утром,
если не нынче же вечером, узнают в Москве, в Горьком, в Орле, в Иркутске и в
других местах, где он успел побывать и где не пришлось. Он вспомнил, как
говорили в поезде, когда он ехал сюда, что ни один рудник в мире не выдает
такой богатой руды, как эта знаменитая синька, в которой до семидесяти
процентов чистого железа. Она потому и синяя, что вороненое железо смотрит