"Дмитрий Володихин, Игорь Черный. Бургундское вино, миланская сталь, брабантские кружева..." - читать интересную книгу автора

воротников и манжет, короткие шпаги, "гере" и "грейфсрате".
Романтизм первой половины девятнадцатого века и все его дальнейшие
модификации последующих эпох представляли собой форму протеста против
магистрального пути, по которому прошла европейская цивилизация.
Шиллеровские страсти, энтузиазм Людвига Баварского, появление прерафаэлитов
и "Мира искусства", поэзия Н.С.Гумилева и эта романтическая ветвь
отечественной фэнтези - явления одного ряда, хотя и разного масштаба.
Собственно, протестный заряд, вне зависимости от того, до какой степени
автор сознательно отталкивается от свинцовых мерзостей либеральной
цивилизации, - наиболее ценное в данном направлении фэнтезийной литературы.
Отсюда вывод; названная отрасль будет у нас бурно развиваться. Питательная
среда для нее становится год от года все гуще и гуще.

Но чаще российскими фэнтезистами наших дней используются условные,
слегка осредневековленные города лишь по той причине, что для массового
читателя рыцари-арбалеты-таверны-шляпы с перьями привычны. Ведь основной
поток англосаксонской фэнтези выполнен именно в этом ключе... С большей или
меньшей долей остроумия фантасты выжимают из вообще-таверн, будто-замков,
типа-королей, лесов-как-в-прошлом-году-на-полигоне и наподобие-трактиров
приключенческое ассорти. Больше всего подобного рода романы напоминают
дописанные до требуемого объема ролевые "квэнты" или же либретто для
компьютерных игрушек.
Наиболее удачные из них связаны с умением автора построить динамичный,
лихо закрученный сюжет. В числе тех, кто считается "крепкими сюжетниками",
выделяются Виктор Ночкин (роман "Меняла"), Алексей Пехов (сиальская
трилогия, роман "Под знаком Мантикоры"), Александр Золотько (роман "Игры
богов"), Илья Новак (роман "Клинки сверкают ярко"), Лора Андронова (сборник
"По велению Грома") и, может быть, Юлия Остапенко (роман "Игры рядом").
При этом Ночкин на голову возвышается над всеми остальными. Он и
стилист лучший среди всех перечисленных фэнтезистов и умеет к тому же в
добротную приключенческую вещь вложить серьезный философский слой. В данном
случае проблему бытовой этической глухоты, ставшей столь обычным явлением
для мегаполисной жизни наших дней.
А Пехов выигрывает у прочих как минимум по части здравомыслия: он,
видимо, почитал справочники, ознакомился с литературой о фехтовании и тем
самым сделал мир "Мантикоры" более ярким, более привлекательным для
читателя. Можно было бы многое сказать относительно спорных моментов этики,
которую Алексей Пехов предлагает читателям, но по части декораций
приключенческого квеста он на голову выше прочих фэнтезистов-сюжетников.
В новаторски-экспериментальной книге Золотько трудно вычленить
конкретное историческое время и географическое пространство. Боги и демоны
здесь, так сказать, не имеют "национальности". В них при желании можно
угадать представителей и древнегреческого, и индийского, и иудейского, и
германо-скандинавского пантеонов. Скорее всего это и входило в первозамысел
автора, создавшего гиперпространство гипермифа. Ведь практически в каждой
мифологии есть мотивы борьбы, соперничества между богами, сюжеты, связанные
с восстанием бога-отступника и изгнанием его в преисподнюю, с последней и
решающей битвой, за которой последует либо конец света, либо царство
всеобщего счастья и справедливости. То же можно сказать и о воссоздании в
"Играх богов" местного колорита. Налицо признаки смешения времен и языков.