"Криста Вольф. Размышления о Кристе Т " - читать интересную книгу автора

почти ничего. Разве мы не нашли друг друга снова? Разве мы при этой
повторной встрече не обрели в конце настоящие слова или, во всяком случае,
настоящий смех? Потрясение, радость? Доверительность? Конечно, обрели. Но до
известной степени. Поскольку я жива, а она нет, мне и надлежит решать, о чем
говорить, а о чем умалчивать. Такова бесцеремонность живущих по отношению к
мертвым. То, о чем мы говорим, как о неотъемлемом своем праве: право
нежелания знать или необязанности говорить. Неотъемлемое право.
Может быть, при таком положении дел мне не следовало бы взваливать на
себя всю полноту ответственности. Я могла бы найти свидетелей, которые, что
естественно, когда речь идет о современниках рано умершего человека, все еще
живы. Я могла бы съездить в тот город, где мы вместе учились в университете.
Пересечь площадь перед университетом. Если не ошибаюсь, площадь будет в
цветочных клумбах, но не жалких самоделках, как наши грядочки в подшефном
садике, на которых веснушчатый Гюнтер исступленно выращивал помидоры и
фасоль. И я непременно засмеюсь. Пыль - это сразу бросится в глаза, -
которая тогда вечно летала над площадью, заставляя ускорить шаг,
действительно улеглась. Вот уж чего не ожидала. Хотя газоны мне все
объяснят.
Впрочем, в самом здании я обнаружила бы немного перемен, меньше, чем
желательно. Внутренний дворик был бы так же недоступен для нового поколения,
как был в свое время для нас, и по-прежнему огражден надписью: "Осторожно!
Опасность обвала!" Хотя трудно предположить, чтобы поврежденная во время
войны крыша вдруг рухнула спустя более чем двадцать лет. Сегодняшние
студенты будут равнодушно, как мы много лет назад, проходить мимо
предостерегающей надписи и мимо меня, чужой, мне придется внутренним усилием
напомнить себе, что они не желают признавать во мне свою ровесницу, хотя,
как это ни тревожно, я в последние недели стала такой. На лестнице - все те
же истертые каменные ступени, все тот же сквозняк из-за дырявой крыши - я
заговорю с одним из них, спрошу, где мне найти фрау доктор Дэллинг. Он не
помешкает с ответом - как я с вопросом, потому что мне-то сперва придется
отодвинуть в сторону образ бледной и худенькой Гертруды Борн, прежде чем без
запинки назвать ее новую фамилию и новое звание. Разумеется, я найду ее там,
где и лет десять-одиннадцать назад сидели доценты. Я постучу, войду,
Гертруда Борн поднимет глаза и узнает меня. Многое зависит от того,
искренней будет ее радость или напускной.
Предположим, она будет искренней. Все равно, через несколько минут она
выразит удивление, почему из всех наших знакомых меня интересует Криста Т.,
именно Криста Т. Фрау доктор Дэллинг останется в рамках и не рискнет
вмешиваться не в свое дело, да я бы ей и не позволила вмешиваться. Хотя
зачем я тогда, собственно, пошла к ней. Она, Гертруда Борн, наверняка знает,
как следует выглядеть, чтобы "оказаться на высоте требований", так примерно
она выразится. Если бы она догадалась встать, выйти из-за стола, покинуть
свою крепость, нескольких шагов, которые отделяют стол от кресел перед
окном, хватило бы, чтобы снова сжиться с ней. Женщина передо мной, фрау
доктор Дэллинг, ухоженная, хорошо одетая, - это не тот человек, который
черпает из своей сокровищницы, а скорее тот, который не зарывает свой талант
в землю. Чего ей стоило избавиться от бледной, невзрачной Гертруды Борн,
побороть свою робость, научиться ходить так, как она теперь умеет, это
известно только ей, и она не желает, чтоб об этом узнал кто-нибудь другой.
Мне придется учитывать это обстоятельство, пока я буду сидеть в кресле