"Криста Вольф. Кассандра" - читать интересную книгу автора

дворце. Тут, разумеется, возмутился Эвмел. "Как, - спросил он лицемерно, -
царь отдает предпочтение узам крови перед государственными?" -
"Разумеется", - сказал Приам. Он был таким же, как прежде, я любила его. А
когда он проклял меня в совете, это что, показывает, как он ко мне привязан?
Нет, со мной следует поступать еще суровей, чтобы я почувствовала, что мой
отец, добрый царь Приам, может быть и чужим.
Я вызвалась, и это тоже всем принесло облегчение, всем, кроме Эвмела,
проводить Брисеиду к грекам, как ее подруга, с нами пошли двое моих братьев
и пятеро воинов, все без оружия. Никто из нас, троянцев, не сомневался, что
троянке, которая идет к отцу, подобает достойная свита. Но какое смятение,
чуть ли не испуг, среди греков: Калхас сердечно и бережно поздоровался с
дочерью и объяснил мне странный прием, какой мы встретили. Ни один из греков
никогда не решился бы отправиться безоружным в лагерь врагов. "Но ведь у них
было бы наше слово!" - воскликнула я. Калхас-прорицатель улыбнулся: "Слово!
Ступай отсюда, Кассандра, и чем скорее, тем лучше. Мне пришлось их запугать,
чтобы они не прикончили твоих безоружных братьев". - "Запугать? Чем?" -
"Силой колдовства, которой обладает у нас каждый безоружный воин, особенно
если он сопровождает женщину". - "У нас?" - "У нас, троянцев, Кассандра".
Первый раз в жизни я видела человека, сжигаемого тоской по родине.
Мы стояли у моря, волны лизали нам ноги. За деревянным защитным - от
нас - валом, воздвигнутым греками вдоль берега, я видела тьму оружия, мечей,
копий, пращей, щитов. Калхас понял мой взгляд и ответил: "Вы проиграли". Я
решила испытать его: "Но мы можем вернуть Менелаю Елену". - "В самом деле
можете?" Это было как удар. Он знает. Неужто они все знают, все, что так
гордо прохаживаются сейчас и глазеют на меня и Брисеиду: деловитый Менелай,
все примечающий Одиссей, Агамемнон, сразу показавшийся мне отталкивающим, и
огромный, как дерево, Диомед из Аргоса, долговязый юноша. Они стояли,
уставившись на нас. "В Трое так не смотрят на женщин", - сказала я на нашем
языке, которого никто здесь не понимал, кроме Калхаса.
- Ты так думаешь? - ответил он, не шелохнувшись. - К этому привыкают.
- И сюда ты взял Брисеиду? К ним?
- Она должна жить, - сказал Калхас. - Пережить это. Больше ничего.
Жить, и только, любой ценой.
Теперь я знала, почему Калхас остался у греков.
- Нет, Калхас, - сказала я, - любой ценой? Нет.
Сегодня я думаю иначе. Я была так спокойна тогда. Сейчас все
взбудоражено во мне. Я буду умолять эту страшную женщину о жизни. Я паду
пред нею ниц. Клитемнестра, запри меня навеки в самую темную темницу. Дай
мне только самое малое для жизни. Но молю тебя, пришли писца, нет, молодую
рабыню с острой памятью и сильным голосом. Распорядись, чтобы она
пересказывала все, что услышит от меня, своей дочери. Та дальше - своей, и
пусть так будет и впредь. Пусть рядом с потоком песен о героях, хоть с
трудом, пробьется маленький ручеек и тоже достигнет тех далеких, может быть
более счастливых, людей, которые будут жить когда-нибудь.
И я смогла поверить в это хоть на один день?
Убей меня, Клитемнестра. Умертви. Скорее.
В цитадели пьют. Разгульный шум, я хотела бы не слышать его. Он
нарастает. Те, кто придет за мной, будут ко всему еще и пьяны.
Когда мы передавали Брисеиду ее судьбе, героя Ахилла мы не видели. А он
был ее судьбою. Где-то спрятавшись, он видел нас. Как пылало мое сердце,