"Бородинское поле" - читать интересную книгу автора (Шевцов Иван Михайлович)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Слава Макаров лежал в той же палате, в которой незадолго до этого лежал его дядя Игорь, и Варя по-прежнему большую часть времени проводила в госпитале, в свою квартиру не заходила, ночевала либо у родителей мужа, либо у своих на Верхней Масловке: Вера Ильинична постоянно справлялась о здоровье внука. Рана Святослава заживала быстро, и Святослав, как когда-то Игорь, за полночь засиживался в полутемном коридоре у столика, освещенного настольной лампой, и рассказывал Варе о делах фронтовых. И хоть недолго ему пришлось воевать, но рассказать было что.

Оказывается, курсант Макаров и ополченец Остапов воевали в одном сводном отряде в районе Утицы, Артемки, у самого Бородинского поля, а встретились друг с другом лишь за день до того трагического случая, когда осколок немецкой мины прошелся по ребрам Святослава. И Олег, как когда-то выносил с поля боя комиссара Гоголева, теперь вынес из-под обстрела будущего комиссара Макарова и, можно сказать, спас его.

- Мы сначала не узнали друг друга, - рассказывал Святослав полушепотом, переводя взгляд с Вари на Александру Васильевну. Прикрытый сверху полотенцем зеленый абажур тускло освещал его исхудавшее, а при таком освещении землисто-серое лицо. - В военной форме Олег Борисович совсем не похож…

- На кого? - спросила Варя, не сводя с племянника умиленного взгляда, ласково улыбаясь.

- На себя не похож, - с серьезным видом и взахлеб отвечал Святослав. - А он, вы знаете, тетя Варя, сильный, Олег Борисович. Я даже не ожидал. И, оказывается, храбрый. Через него прошел фашистский танк, это когда комиссара убило. Не наш комиссар, из другой части, артиллерист. Его, раненного, тоже Олег Борисович выносил.

- Постой, погоди, Славка, ты давай по порядку, не все сразу, - взволнованно перебила Варя. - Как это через Олега прошел танк? Ты оговорился?

- Да совсем не оговорился, он даже раздавил его противотанковое ружье, которое потом выбросить пришлось, - отвечал Святослав и принялся обстоятельно объяснять, как прошел немецкий танк через окоп, в котором сидел Олег, как потом Олег подстрелил немецкого танкиста и забрал его парабеллум, как потом смертельно раненный комиссар подарил ему свой автомат. Словом, он поведал Варе все, что успел узнать об Остапове как из рассказа самого Олега, так и со слов его товарищей. Варя слушала со страданием и гордостью за мужа. "А ведь он такой, мой родной Олежка, и другим он быть не может", - думала она, глядя на Святослава.

Эти рассказы продолжались почти каждую ночь, когда Святослав пошел на поправку. А потом его рассказы Варя пересказывала в большом новом многоэтажном доме на улице Чкалова и в деревянном ветхом домишке на Верхней Масловке, доставляя радость и Остаповым, и Макаровым. Наталья Павловна слушала невестку, не скрывая слез и не прерывая вопросами: только вздыхала. А Борис Всеволодович с отцовской гордостью повторял:

- Мм-да, все это похоже на Олега. Очень правдоподобно. - Как будто кто-то мог сомневаться в достоверности рассказов Святослава.

После того как за полночь Святослав уходил в палату, Варя спрашивала свою подругу:

- Ты знаешь, Саша, кого он мне напоминает? - И отвечала сама же: - Петю Ростова. Помнишь, у Толстого?

- По-моему, Петя был помоложе, тот еще мальчик вроде моего Коли. А твой племяш совсем взрослый. Серьезный, рассудительный.

- Да какой-же он рассудительный? - возражала Варя с нежностью и теплотой, которую она питала к племяннику. - Говорит сумбурно, никакой последовательности. Начнет про Олега и вдруг перескочит на какого-то комиссара. При чем тут комиссар?

- А при том, что и комиссара Олег спасал. Я смотрю, он у тебя там нечто вроде санитара или милосердного брата, - смеялась Саша и потом вдруг: - Ты письмо ему написала? Я ведь завтра на фронт. Туда, где твой Олег. Обязательно встречу. Теперь мы знаем, где он: пятая армия, тридцать вторая дивизия.

- Командует армией генерал Говоров, а дивизией полковник Полосухин, - в тон продолжала Варя. - Там тебя ждет Леонид Викторович Брусничкин.

- Он ждет нас обеих, - напомнила Саша. Варя поняла ее намек, ответила нерешительно:

- Да я, пожалуй, тоже. Что ж, Славка, можно считать, на ногах…

Они должны были уйти на фронт раньше, но появление в госпитале Святослава задержало Варю, а с ней и Саша временно отложила свой уход из госпиталя.

- Ну смотри, тебе решать, - как будто даже со скрытой обидой или упреком сказала Саша, собираясь уходить. - А то давай письмо. Может, разыщу, передам.

- Да уж лучше я сама явлюсь вместо письма. Поедем вместе, - наконец решила Варя.

Как часто наши решения и планы ломают непредвиденные обстоятельства, особенно на войне. Так случилось и с Вариным решением ехать на фронт, и обязательно к мужу, в 32-ю дивизию. В тот вечер, простившись со всеми в госпитале и договорившись с Александрой Васильевной о завтрашней встрече, она пораньше отправилась домой и прежде всего поехала к своим на Верхнюю Масловку. Мать сидела у стола заплаканная перед фотокарточкой Игоря. Маленькое сморщенное лицо ее посерело, а в невидящих бесцветных глазах была бездонная скорбь. Варя, как только увидела на столе прислоненную к стеклянной банке фотографию - последнюю, со Звездой Героя, - так все поняла: случилось что-то ужасное. Но спросила, стараясь не выдавать волнения:

- Что с тобой, мама? Ты плохо себя чувствуешь? На тебе лица нет.

- Игорек-то наш… царство ему небесное… - И заныла слабеньким детским голоском; худенькие плечики ее мелко-мелко задрожали под теплым шерстяным платком.

- Игорь?!

Глаза Вари расширились и застыли в ужасе, голос оборвался, одеревенели слова. И только тогда она обратила внимание на лежащую на столе бумажку. Схватила ее дрожащей рукой - неясные, словно в тумане, строчки расплывались, плавились, оставался от них лишь страшный смысл: пал смертью героя в бою с фашистскими захватчиками. И все, никаких подробностей. Где, когда и как? Варя еще раз молча пробежала затуманенным взглядом скупые строчки. Больше ничего, даже не сообщили, где похоронен. Мысли метались и путались. А может, только ранен, может, ошибка? Почему же не сообщили, где похоронен? Или нечего было хоронить, как того пограничного лейтенанта Гришина, о котором Игорь рассказывал? Сгорел в танке? Эта мысль леденила душу, но в то же время Варя сознавала, что нельзя допускать слабости, поддаваться угнетающим сердце и разум чувствам, надо взять себя в руки, успокоить мать. А как ее успокоишь?

Мать слегла, с ней случился сердечный приступ. Ее нельзя было оставлять. О поездке завтра на фронт теперь не могло быть и речи.

И Саша поехала одна.

21 октября после ожесточенных боев южнее Можайска пятая армия отошла на новый рубеж в район Дорохово и Тучково. Штаб армии размещался в Кубинке, где скрещивались шоссейные и железные дороги.

Фельдмаршал Клюге спешил. Его разведка доносила, что пятая армия русских обескровлена, что 32-я стрелковая дивизия потеряла половину своего личного состава, что, измотанная непрерывными боями, она уже не сможет выстоять перед свежими силами наступающих, и захват узловой станции Кубинка означал бы полный крах пятой армии и открывал путь для последнего, решающего броска на Москву. И Клюге ввел в бой в полосе пятой армии два армейских корпуса, чтобы прорвать оборону русских и овладеть Кубинкой. Особенно тяжелое положение создалось на левом фланге, в расположении 32-й дивизии. Здесь, в восьми километрах южнее Кубинки, находился полк московского ополчения под командованием майора Спасского. Полк этот входил в состав 32-й дивизии.

Все эти трудные для пятой армии дни генерал Говоров находился в основном на левом фланге армии. Командарма часто видели в передовых траншеях первых эшелонов, он выслушивал доклады командиров батальонов и рот, давал им указания, беседовал с солдатами. Он учил их, как пользоваться лесными массивами, небольшими рощицами и даже мелким кустарником, советовал устраивать засады.

- Русский лес - это наше благо, - говорил Леонид Александрович глухим, густым голосом. - Во всех войнах, которые вела Россия на своей земле, наш лес был верным другом и защитником нашей армии и врагом для пришельцев.

Особое внимание уделял генерал Говоров артиллеристам. И никто этому не удивлялся: сам опытный артиллерист, он на поле боя убедился в главенствующей роли артиллерии, особенно противотанковой, в оборонительных боях под Москвой, и не было, пожалуй, в пятой армии батареи, в которой бы не побывал командарм. Командующий фронтом генерал Жуков всегда с уважением относился к Леониду Александровичу и высоко ценил в нем талант артиллериста, мужественное хладнокровие и железную волю полководца.

В полк майора Спасского командарм приехал вместе с Полосухиным. Это было под вечер 23 октября. Ополченцы только что отразили ожесточенную атаку фашистов. Перед передним краем еще дымились четыре немецких танка, и юго-западный ветер доносил на КП полка терпкий запах паленого. На заснеженном поле среди танков чернели трупы солдат, так и не добежавших до первой линии окопов. Спасский докладывал командарму о своих потерях. Они были значительны, главным образом от минометов и вклинившихся в боевые порядки нескольких танков. Полк располагался в линию, без вторых эшелонов. За ним - артиллерийские позиции и несколько танков. И это все. И командарм, и комдив, и командир полка отлично понимали, что удержать напор лавины свежих немецких корпусов, только что брошенных Клюге в секторе пятой армии, будет чрезвычайно трудно и, пожалуй, невозможно. Но у Говорова уже не было резервов, и невозможно было снять хотя бы один батальон с других участков.

Выслушав доклад Спасского и задав ему несколько вопросов, Говоров в сопровождении Полосухина, командира полка и своего адъютанта вышел из блиндажа и в бинокль стал обозревать передний край. В стороне Дорохово гремела артиллерийская канонада, профессиональный слух Леонида Александровича определил: бьет тяжелая. Значит, там можно ожидать удара. Даже ночью. Да, сейчас фашисты не чураются и ночного боя, торопятся в Москву.

Мела поземка. Серебристые валы игриво бежали по белому насту. Крепенький морозец щипал уши, и Говоров поднял воротник солдатского полушубка. На голове его была вместо генеральской папахи тоже обыкновенная цигейковая шапка-ушанка. Плотный густой кирпичик усов командарма посеребрил иней. Говоров понимал, что здесь советовать или давать какие-то указания нечего: комдив и командир полка сделали и делают все возможное и необходимое. Нужна помощь - батальона бы два пехоты, полк противотанковой артиллерии да бригаду танков. Тогда можно было с уверенностью сказать, что свежие армейские корпуса Клюге будут здесь остановлены. Но ничего этого у командарма не было. Все армейские резервы уже давно введены в бой, осталось всего две стрелковые роты да дивизион "катюш". Какие-то крохи. Просить у командующего фронтом? Но ведь и у него, кажется, пусто. Правда, начальник штаба фронта генерал Соколовский сказал ему доверительно, что дня через два фронт что-то получит, на подходе свежие соединения. Но сколько их, и может ли он, командарм пятой, хоть на что-нибудь рассчитывать? Фронт большой, и положение везде тяжелое. Сосед его справа - Рокоссовский - сообщил, что за последние два дня боев он потерял почти всю артиллерию, а немец жмет, и дивизия генерала Панфилова под напором лавины танков вынуждена была оставить станцию Волоколамск. Да, если Клюге прорвет здесь оборону полка, то его танки смогут ворваться в Кубинку с юга. Мысль эта больше всего тревожила командарма, и он уже готов был отдать Спасскому свой последний резерв - две стрелковые роты и дивизион "катюш". Но канонада на автостраде в районе Дорохово настораживала и заставляла воздержаться от подобного решения. "Дорохово… Тучково", - мысленно повторял Говоров названия двух железнодорожных станций. Потом обратился к командиру полка:

- Товарищ Спасский, я прошу вас, - он сделал нарочитое, слишком явное ударение на слове "прошу", чтоб подчеркнуть, что он не приказывает в данном случае, хотя должен был бы приказать, а просит, - прошу вас продержаться на этих позициях хотя бы тридцать шесть часов.

Полосухин и Спасский переглянулись: почему именно тридцать шесть, а не двадцать четыре или сорок два? Но их безмолвный вопрос остался без ответа: Говоров, не говоря больше ни о чем, простился и уехал в Кубинку.

Командующий Западным фронтом генерал армии Жуков нервно расхаживал по просторной комнате в Перхушково, хмуря большой лоб и сжимая крепкие кулаки. Он только что положил телефонную трубку - разговаривал с генералом Рокоссовским. И разговор этот расстроил его. Не обошлось без резких слов. Еще до войны жизненные пути Георгия Константиновича Жукова и Константина Константиновича Рокоссовского не однажды перекрещивались. Они были одногодками, хорошо знали друг друга. Познакомились в 1924 году во время учебы на кавалерийских курсах усовершенствования командного состава. Потом в Белорусском округе Рокоссовский командовал кавалерийской дивизией, а Жуков в этой дивизии командовал полком. Затем, уже перед самой войной, Жуков командовал Киевским округом, а Рокоссовский в этом округе был командиром корпуса. Принцип воинской требовательности и исполнительности Жуков возводил чуть ли не в своего рода фетиш. Иногда он требовал от своих подчиненных невозможного, выполнить приказ "через не могу", и в конечном счете невозможное становилось возможным, хотя и доставалось оно дорогой ценой. Обладая острым аналитическим умом стратега, он умел всегда и во всем видеть главное, жизненно важное и сосредоточить на этом главном всю энергию, волю, силы и средства, находящиеся в его распоряжении.

В данном случае этим главным была Москва. Во имя ее спасения он использовал в полной мере предоставленную ему власть. История поставила вопрос круто и бескомпромиссно: речь идет не только о Москве как о стратегическом центре и даже не как о столице. Речь идет о существовании Советского государства: быть или не быть. Опыт Кутузова в данном случае не годился. На этот раз Москву сдавать было нельзя. Ее нужно отстоять любой ценой.

В самый критический час нависшей над Москвой угрозы ему позвонил Сталин и спросил:

- Вы уверены, что мы удержим Москву? Я спрашиваю вас об этом с болью в душе. Говорите честно, как коммунист.

Жуков ответил спокойно и без колебаний:

- Москву, безусловно, удержим. Но нужно еще не менее двух армий и хотя бы двести танков.

- Это неплохо, что у вас такая уверенность, - сказал Сталин.

Да, он был уверен. Без этой уверенности нельзя было победить. Он был требователен, излишне крут и суров в своей требовательности, как казалось некоторым в сорок первом. Время было суровое.

Сам он знал, что бывает иногда грубоват. С этой своей слабостью он пытался бороться, сожалел о крепко сказанном словце и обидной фразе. Знал, что и Рокоссовский сейчас обиделся - человек он тонкий и восприимчивый, сам не повысит голоса даже на виноватого и переживает, когда на него повышают голос. "Но ведь за дело же, - думал командующий, уже мысленно продолжая разговор с командармом шестнадцатой. - Дивизия Панфилова отошла? Отошла. А по какому праву, когда приказано стоять насмерть?! Говорит, армия осталась без артиллерии. Почему? Почему, отступая, бросили орудия и трактора?! Противник оказывает сильный нажим, рвется к Волоколамску напролом, не считаясь с потерями. А шестнадцатая армия осталась без артиллерии и завтра не сможет вести бой. Одними бутылками да гранатами танки не остановишь. Чем помочь, когда и фронтовые резервы уже введены в действие?.. А помочь нужно, хоть чем-ничем". Он позвонил начальнику штаба:

- Василий Данилович, направьте Рокоссовскому два полка зенитных пушек.

Он знал, что 37-миллиметровый снаряд по представляет особой угрозы для немецких танков, но все же… И в это время звонок от Говорова. Командарм пятой докладывал о тяжелом положении, сложившемся на центральном участке. Свой последний резерв - две стрелковые роты и дивизион "катюш" - командарм ввел в бой. Но этого недостаточно: немецкие танки вошли в Дорохово, бои идут на подступах к Тучково. Жуков выслушал Говорова молча: он знал, что обескровленная пятая армия в настоящее время имеет численный состав, равный штатному составу дивизии. Сказал, не повышая голоса:

- Любыми средствами задержите дальнейшее продвижение противника. Я сейчас выезжаю к вам.

Стремительно вошел в кабинет командующего член Военного совета фронта Булганин, заговорил от порога, вскинув седеющую голову и выставив вперед игривую кисточку бородки:

- Звонил Лобачев. Положение у них на пределе. Панфилов отошел. Просят артиллерии.

- Знаю: только что говорил с Рокоссовским, - проворчал Жуков.

- Но у них положение действительно тяжелое, - сказал Булганин, садясь в кресло. Он пообещал члену Военного совала шестнадцатой посильную помощь и намерен был выполнить обещание.

- А у кого легкое? - Жуков метнул суровый взгляд на члена Военного совета. Лицо его сделалось каменным, напряглись скулы, глаза потемнели. Он сжал кулак и уперся им в стол. - У Говорова еще хуже. - Потом отошел от стола и, понизив голос, сообщил: - Дорохово сдали. Едем туда.

И быстро, как человек, умеющий дорожить временем, начал одеваться. Вошедшему в эту минуту начальнику штаба фронта бросил:

- Мы к Говорову. Немцы вошли в Дорохово.

Генерал Соколовский доложил Жукову, что, по сведениям, полученным из Генштаба, им дают дивизию сибиряков и танковую бригаду. Эшелоны уже на подходе.

Жуков остановился посреди кабинета, широко расставив ноги и крепко придерживая за полы накинутую на плечи теплую бекешу. Суровые складки на лбу распрямились, лицо потеплело и расплылось, глаза засверкали зеленым блеском. Широкоплечий, мускулистый, самой природой сколоченный прочно, основательно и для больших дел, он выглядел в эту минуту монументально. Переспросил только, словно не веря:

- На подходе, говоришь? - и, улыбнувшись одними глазами, сказал шутливо: - А вы говорите - бога нет. - И затем, вдевая руки в рукава бекеши, продолжал, уже согнав улыбку и нахмурившись: - Я думаю, товарищи, и дивизию, и танки - Говорову. Надо, чтоб он послал своего представителя встретить их, поторопить в пути и сразу, с ходу вводить в бой, в район Дорохово и Тучково. Твое мнение, Николай Александрович? - бросил быстрый взгляд на Булганина.

- Надо бы Рокоссовскому подсобить, - сказал Булганин. - Надо бы что-то выкроить и на долю шестнадцатой.

- Кое-что выкроили, подсобили, - ответил Жуков нетерпеливо. И к Соколовскому: - Вы распорядились насчет артиллерии Рокоссовскому?

- Да, распоряжение отдано, два полка артиллерии, - ответил Соколовский и преднамеренно, чтобы не возбуждать излишней дискуссии между командующим и членом Военного совета, не уточнил, что отданы в шестнадцатую зенитные 37-миллиметровые пушки.

В тепло натопленной прифронтовой деревенской избе за накрытым столом сидели комиссар Брусничкин, медсестра Александра Васильевна и ее сын Коля. На столе дымилась свежесваренная рассыпчатая картошка, рядом стояли открытые банки мясных и рыбных консервов, лежало несколько маленьких ломтиков черного хлеба. Фляга со спиртом стояла на подоконнике. Румяная от тепла и спирта Саша, одетая в военную гимнастерку и валенки, не успев как следует отдышаться после нелегкой дороги, с необычным оживлением рассказывала Брусничкину о том, как добиралась от Москвы до Кубинки и затем от Кубинки до этой гостеприимной избы.

- Сначала я хотела на попутной автомашине. Пошла на Ленинградское шоссе, постояла там минут десять, вижу, никакой надежды. На счастье, встретился капитан, спрашивает: вам куда нужно? Я говорю - на фронт, под Можайск. Пойдемте, говорит. И повел меня к Белорусскому вокзалу. Там эшелоны стояла. И их часть, из Сибири, как раз в мою сторону отправлялась. Словом, попутчики оказались. Усадил меня капитан в теплушку, и вскоре тронулись в путь. Ехали недолго, видно, спешили, везде нам зеленую дорогу давали. В Кубинке - остановка. Вышла я из теплушки, гляжу, а мой Колька, вот этот постреленок, непослушный мальчишка, по перрону разгуливает. Смотрю и глазам не верю. Как же, говорю, ты, чертенок, здесь очутился? А так, говорит, как и ты, в одном эшелоне ехали, только в разных вагонах. Он, оказывается, следом за мной шел. И как я не заметила его на Ленинградском шоссе?

Саша ласково взглянула на сына, поправила обеими руками свои лунные волосы, улыбнулась Брусничкину, который не сводил с нее слегка захмелевшего взгляда, уже насторожившего Сашу, и продолжала рассказывать о том, как в Кубинке она нашла политотдел пятой армии и спросила комиссара Брусничкина, и о том, как ей указали попутную машину, которая шла в артиллерийский противотанковый полк. Она была возбуждена и в этом состоянии выглядела еще очаровательней.

- Вы молодчина, Александра Васильевна, - похвалил Брусничкин.

- А вы знаете, меня хотели оставить у себя сибиряки.

- Вы хорошо сделали, что не остались, - сказал Леонид Викторович и посмотрел на Колю. - Сынишку только вот напрасно взяли. Здесь ему не место. Это ваше упущение.

- Так ведь он сам, я ж вам рассказывала, как все получилось.

- Мм-да, - озадаченно промычал Брусничкин и потянулся за флягой. - Вам налить еще немножко, как здесь, на фронте, говорят, для сугрева?

- Нет-нет, - запротестовала Саша. - Я согрелась. Тепло у вас.

Коля внимательно наблюдал за Брусничкиным, о котором раньше слышал от матери. Леонид Викторович ему не понравился тем, что не одобрял его приезда.

- Здесь фронт, бои, каждый час гибнут люди, - говорил Леонид Викторович, глядя на Колю пристально и с покровительственным укором. - Потом, вообще детям не положено быть в воинских частях.

- А как же, - не утерпел Коля, холодно глядя на Брусничкина. - Я видел в Кубинке военного, так он поменьше меня.

- Это исключение, - ответил Леонид Викторович. - Есть на всю армию один. Сын полка. У него ни отца, ни матери.

- У меня тоже нет отца.

- Но у тебя есть мама… - Брусничкин перевел на Сашу ласковый, нежный взгляд. - Она тебя любит, а ты, к сожалению, ослушался ее. Давай говорить всерьез: ты будешь здесь обузой и для мамы, и для полка. Ты будешь только мешать. Всем.

- Как это я буду мешать? - Коля посмотрел на мать недоуменно-вопросительным взглядом.

Саша молчала, внимательно наблюдая за поединком мужчин, не хотела мешать.

- Она будет волноваться за тебя. А будь ты в Москве, она была бы спокойна. Ты, Коля, совершил необдуманный, легкомысленный поступок. Ты должен его исправить, то есть вернуться в Москву. Мы тебя посадим на попутную машину.

Коля решительно замотал головой и враждебно взглянул на комиссара. Вошел Глеб, кивком поздоровался, снял ушанку, обнажив крупную голову, расстегнул полушубок.

- Наш командир полка Глеб Трофимович, - представил Брусничкин. - А это к нам новое пополнение из Москвы. Санинструктор Фролова Александра Васильевна. С сыном. С Александрой Васильевной мы вместе работали.

- Да, я и забыла, привет вам, Леонид Викторович, от Бориса Всеволодовича и от Вари. Помните Варю Остапову?

- Ну как же, как же, такие не забываются, - отозвался Брусничкин, предлагая Макарову место за столом и наливая ему в стакан спирта. - Да ведь она тоже как будто собиралась на фронт. Вместе с вами?

- Не наливай, я не буду. - Макаров отодвинул стакан в сторону, лихорадочно вдумываясь в имена: Борис Всеволодович, Варя Остапова. Не может быть - просто совпадение.

А Саша уже отвечала Брусничкину упавшим, дрогнувшим голосом:

- Добиралась. Да в последнюю минуту беда случилась. Брата ее убили, танкиста. Помните, лежал у нас Герой Советского Союза Игорь? Александр Сергеевич Щербаков Звезду ему вручал.

- Хорошо помню. Бравый такой молодой паренек.

- Как фамилия? - Глеб уставился на Сашу нетерпеливым напористым взглядом. Глаза его были расширены, насторожены. Саша не поняла вопроса, даже смутилась от его взгляда. Он пояснил: - Игоря фамилия как?

- Мм-акаров, - отозвалась, как-то съежившись, Саша.

Лицо Глеба помрачнело: нет, это не ошибка. И, обращаясь одновременно ко всем и ни на кого из них не глядя, спросил:

- Значит, вы знакомы с доктором Остаповым Борисом Всеволодовичем и с его невесткой Варей?

- Да, - тихо, настороженно отозвалась Саша и добавила, глядя на Макарова выжидательно: - С Варей мы вместе работали в госпитале у Бориса Всеволодовича.

Глеб устало прикрыл глаза, и только теперь Саша вспомнила, что этого подполковника Брусничкин назвал Глебом Трофимовичем, вспомнила и догадалась: Варя ведь тоже Трофимовна, и она как-то рассказывала о старшем брате, командире полка, у которого в начале войны погибли жена и дочь. Брусничкин пока еще ничего не понимал, он смотрел на Макарова недоуменно и затем перевел вопросительный взгляд на Сашу. Глеб открыл глаза, поймал взгляд Брусничкина и, обращаясь к Саше, спросил:

- А что с Игорем? Это официально?

- Похоронка пришла. Накануне моего отъезда из Москвы. Никаких подробностей: пал смертью героя.

Все смешалось, спуталось в голове Глеба, зазвенело печальным звоном, заволокло туманом. Игорь, брат, герой. Так и не пришлось свидеться; был ранен - в который раз! - в московском госпитале лежал, Варя за ним присматривала. А теперь там Славка, сынок. Эта женщина все знает об их семье, она многое может рассказать о том, что волнует Глеба все эти две недели бесконечных кровавых боев. Но это потом. А сейчас в сознании одно, ставшее страшной болью, - Игорь.

- Игорь мой брат, - медленно, растягивая фразу, проговорил Глеб. - Родной брат, Игорь Трофимович Макаров. Младший.

- Что вы говорите? - воскликнул Брусничкин. - Значит, Варя Остапова вам сестрой доводится? А почему Остапова? Да, ведь это по мужу… Удивительно.

- Ничего, комиссар, удивительного нет, - отозвался Глеб и, взяв стакан с налитым и не разведенным спиртом, залпом выпил его. Шумно выдохнул. Саша торопливо протянула ему кружку с водой, но он не стал запивать и, как бы продолжая фразу, глядя на Брусничкина в упор, заговорил: - Что удивительно? Что на войне убивают? Нет, это естественно, обычно. И нас могут убить. Запросто. Через минуту, через час или завтра.

Он выталкивал эти тяжелые, каменные слова с ожесточением и отчаянием. Брусничкин сообщил:

- У Александры Васильевны тоже похоронка: муж погиб.

Глеб поднял рассеянный взгляд на Сашу. Она ответила ему долгим, сосредоточенным, полным понимания и глубокого сочувствия взглядом. Темные глаза его размягчились дружеской лаской и взаимным сочувствием. "Война отняла у тебя мужа, - говорили его глаза, - я понимаю, как это больно. Может, лучше других понимаю, потому что и у меня война отняла жену и дочь. А теперь вот еще и брата". "Я все о тебе знаю, все-все, - отвечали ее зеленые, блестевшие влагой глаза. - У нас одна с тобой беда, одно горе, общая судьба. Твой сын, твой мальчик, уже побывал в когтях у зверя. А мой вот тут, со мной, ждет своего часа".

Этот мгновенный, предельно краткий диалог не глаз, а сердец - глаза были только выразительными передатчиками - что-то решил в их судьбе, еще не совсем определенное; это были всего лишь посеянные зерна, и для того, чтоб им прорасти, потребуется время. А будет ли оно - это время, такое зыбкое, неуловимое и неопределенное на войне?

Потом посыпались вопросы, пошли расспросы: о Славке, о родных, о Варе, об Олеге. О жене и дочери он не спросил: понимал, что, если б были какие-то вести, Саша сама сообщила бы. Саша рассказывала охотно и е подробностями, не сводя с него глаз. Глеб слушал ее тихо, безмолвно, лишь иногда отзывался кратким вопросом, лицо его светилось внутренним светом, правая бровь стремительно вздернулась кверху, слушал и изучал лицо, глаза, нос, губы, беспокойные руки, лунные волосы этой внезапно свалившейся к нему незнакомки с полным коробом вестей - печальных и отрадных.

Брусничкин ревниво наблюдал за ними и понял, что здесь ему отведена роль постороннего наблюдателя, что он просто слушатель, и, возможно, лишний; он видел два одновременных диалога: один - словесный, другой - тайный, диалог взглядов. Наконец, когда Саша закончила рассказ, Леонид Викторович сказал, кивая на Колю:

- Ну а что ж будем делать с нашим юным героем?

Глеб уже давно обратил внимание на мальчонку, видел, как тот внимательно изучает командира полка, от которого, как он уже, очевидно, догадался, зависит его судьба. Сказал, дружески улыбнувшись:

- Сначала еще раз познакомимся. Я - Глеб Трофимович, а ты?

- Коля.

- Пусть будет Коля-Николай. Не возражаешь? Тебе сколько лет?

- Пошел пятнадцатый, - отозвался Коля, не сводя с Макарова колючих маленьких глаз.

- И давно пошел?

- Шестнадцатого октября.

- Порядком, - шутливо заключил Глеб. - Значит, ты уже не Коля и еще не Николай. Ну что ж, Коля-Николай, надо тебя прежде всего экипировать. Полушубок на тебя, пожалуй, не подберем. А вот ватник и ватные шаровары - запросто, Покажи свои валенки. Не худые, греют?

- Теплые, - бойко сказал Коля, сразу повеселев. А Глеб, осматривая мальчика деланно-серьезно, добродушно-нахмуренным взглядом, продолжал:

- Гимнастерку, брюки найдем. Шапка у тебя приличная, звездочку дадим. Что еще? Ремень. И пожалуй, все.

- А винтовку? - совсем осмелев, напомнил Коля.

- Винтовку? - Глеб ухмыльнулся и посмотрел на комиссара.

- Ты стрелять умеешь? - спросил Брусничкин.

- С винтовкой сначала надо научиться обращаться. Собрать, разобрать, почистить. Винтовка - она штука тяжелая, - сказал Макаров.

- Конечно, автомат легче, - прозрачно намекнул Коля.

И все рассмеялись.

- Это само собой, гораздо легче, - согласился Глеб, погасив улыбку. - Но, к сожалению, Коля-Николай, автоматов у нас не хватает даже тем, кому они по штату положены. А тебе еще нужно должность определить. Как ты думаешь, комиссар, какую должность мы определим бойцу… Как твоя фамилия?

- Фролов, - ответил Коля с нетерпеливым ожиданием.

- Бойцу Фролову?

Комиссар думал вообще отправить мальчугана обратно в Москву, но раз уж командир все повернул в другую сторону, то возражать он не стал, а только пожал плечами. И Глеб сам тогда ответил на свой вопрос:

- Назначим тебя, боец Фролов, старшим помощником ординарца командира полка. Должность высокая и ответственная, но, я вижу, ты парень серьезный и справишься, оправдаешь доверие. Как ты сам считаешь?

- Постараюсь… - негромко отозвался Коля, но по его лицу было видно, что он счастлив. Еще бы: старший помощник ординарца. Звучит-то как! Разумеется, он не знал, что такое ординарец и в чем будут состоять обязанности помощника и что должности такой вообще не бывает. Потом спросил: - А с оружием как же?

- Что-нибудь придумаем. Это после. А сейчас тобой займется лейтенант Думбадзе.

Легкий на помине, Иосиф Думбадзе появился через несколько минут взволнованный, доложил, проглатывая слова:

- Товарищ подполковник, капитан Кузнецов докладывает: параллельно автостраде движется колонна немецких танков.

Макаров встал, посмотрел на Сашу спокойно, пряча волнение, сказал просто:

- Ну вот, события продолжаются. - И затем к Думбадзе: - Устрой санинструктора Александру Васильевну. А Колю-Николая мы определили в помощники к Чумаеву. Словом, позаботься. Я - на КП. Пошли, комиссар.

- Привыкайте, это не так страшно, - улыбнулся Брусничкин Саше, уходя следом за Макаровым, и потрепал Колю по волосам.

Леонид Викторович неспроста сказал последнюю фразу: он действительно поборол что-то в себе за эти несколько дней. Произошло это у Багратионовых флешей, когда на КП полка пошел фашистский танк. Именно тогда в Брусничкине произошел внутренний перелом. В нем появилась уверенность, и не показная, внешняя, а естественная, осознанная; чувство страха притупилось, заглохло. Он обвыкся. И теперь советовал Саше привыкать, зная по собственному опыту, как важно привыкнуть к опасности и преодолеть в себе постоянное чувство неуверенности и страха.