"Андрей Волос. Недвижимость" - читать интересную книгу автора

- А-а-а... Я же ее в экспедицию к себе устроил, - сказал он морщась.
Достал из сумки бутылку водки, пару соленых огурцов, луковицу и хлеб. -
Прими-ка... А она... вон видишь чего... опять... Я ей говорил: смотри, от
тебя зависит! Ну, помянем.
Вика была Анина дочь от первого мужа - сначала немного странная
девочка, потом девушка со странностями. Теперь - странноватая тетка лет под
тридцать, чье гордое имя казалось насмешкой судьбы: жизнь Виктории
представляла собой многозвенную цепочку горьких поражений. Кое-как окончив
восемь классов, она поступала в техникум, да не поступила; пошла
телеграфисткой - тоже не потянула и переквалифицировалась в почтальоны;
кончила курсы и работала вязальщицей - да и там что-то не заладилось; а
потом дальше, дальше - теми странными скачками профессиональной эволюции,
которые обычно совершают люди, ничего не знающие и не умеющие. Она была
тяжелого бабьего строения - большая грудь, широкие покатые плечи,
оттопыренный зад, полные руки, полные и довольно стройные ноги; ее можно
было бы назвать миловидной, если б не слишком простое, какое-то карикатурно
русское лицо из мультфильма - с веснушками, белой кожей, рыжиной,
великоватым носом и простодушным взглядом чуточку раскосых зеленых глаз.
Когда я заметил, что она может часами каменно сидеть на стуле,
по-удавьи неподвижно глядя в одну точку, то сначала решил, что в эти минуты
Вика о чем-то напряженно размышляет. А потом понял, что она просто на время
выключается, как выключается прожектор или лампа, - гаснет, и, должно быть,
в голове ее воцаряется полная тьма, - ну, может быть, только изредка
разрежаемая случайными сполохами неуясненных желаний и чувств.
Лет в девятнадцать она собралась выходить замуж. Вокруг этого много
чего было говорено, но потом все расстроилось, и когда по прошествии
недолгого времени я спросил, как там насчет устройства Викиной судьбы, Павел
только развел руками и с досадой сказал слова, на многие годы ставшие для
меня образцом фразы, невнятной по форме, но кристально ясной по содержанию:
"Я ж их не буду любить, если они сами друг друга не любят!.."
Как правило, она была покладистой и доброй, и когда начинала по
указанию матери или Павла что-нибудь делать - чистить картошку или
собираться в угловой за сосисками и хлебом, - то проявляла какую-то
тараканью порывистость: двигалась быстро, но не ровно, а вроде как
перебежками: схватит нож, схватит картошку, вдруг замрет и надолго
задумается. В общем, она была странной, но когда не пила водки, эта
странность могла сойти за своеобразие душевного устройства - пусть и не
очень привлекательное; когда же выпивала, кровь, текущая в ее теле близко
под кожей, приливала к лицу, и она становилась совсем неуправляемой:
стремилась куда-то, плакала, хлопала дверями, срывалась на крик и ночевала у
подружек - совершенных, по словам Павла, оторв.
- Ну и как всегда, - сказал Павел. - Неделю поработала спокойно, пока
никого не знала... Что там за работа-то вахтером? - сиди себе восемь часов
книжку читай!.. А потом присиделась, и пошло: шоферы с ней познакомились,
каждый день веселье... вот и уволили к чертовой матери. Я ей говорил: от
тебя зависит. - Он бросил окурок, вздохнул и добавил: - Ей тоже, знаешь,
теперь не сладко.
Мать есть мать, никуда не денешься. Ну, помянем.
Мы выпили.
- Сидит на шее у меня теперь, зараза, - сказал Павел морщась. -