"Андрей Волос. Недвижимость" - читать интересную книгу автора

несколько рюмок, солонку, нож без ручки; а газета, как предмет совсем уж
бросовый, лежала в тайнике просто для комплекта.
Мы долго сидели на чурбаках: допивали водку, доедали хлеб и лук; то и
дело начинали рассказывать друг другу о том, что происходило в тот год или
полтора, что не виделись, и вдруг оказывалось, что ничего интересного не
происходило - так, чередование мелких забот и обязательств, о которых
неловко вспоминать, потому что они не стоят внимания даже близкого
человека, - и поэтому слов говорилось довольно мало; а солнце ползло по небу
мимо: сначала оно светило в распахнутую дверь, а потом перестало, но пологий
склон оврага оставался по-прежнему золотист и зелен. Было тихо, безветренно,
казалось, что уже совсем тепло; яркий солнечный свет и алкоголь вызывали во
мне стихийное, животное довольство - и еще какие-то смутные мысли о том, что
жизнь все-таки разумна, хоть и непоправима. Павел не пьянел, а только
становился рассудительнее.
На следующий день я уехал. Я стоял у окна электрички и смотрел на
Павла: лицо его было темным и осунувшимся, и даже те несколько рюмок, что он
выпил с утра, не сделали его розовее.
Поезд заскрипел и двинулся, Павел пошел было следом, но потом прощально
махнул и тут же отвернулся - и я видел только его сгорбленную спину в
болоньевом плаще. Я сел на дерматиновое сиденье и закрыл глаза. Легли
поздно, да и спал я плохо, бесконечно ворочаясь и пряча нос то так, то этак;
это были поиски пятого угла, потому что не только постель, но и вся квартира
пропиталась навязчивой, отчетливой вонью - запахом застарелой сырости,
прогорклого табачного дыма, вообще чего-то несвежего. Может быть, если б в
погожий день раскрыть настежь все окна, да вывесить тряпье на балкон под
солнце, да помыть окна и полы, все стало бы выглядеть иначе; но сейчас это
была затхлая грязная квартирка из двух конурок-комнат. Здесь и прежде не
было видно признаков богатства или следов чрезмерной аккуратности; а с тех
пор, как я в последний раз приезжал в
Ковалец, жизнь тут окончательно похилилась: все, кроме нескольких
насущных предметов, впрямую необходимых для поддержания жизни (плита,
водопроводный кран, две кастрюльки, чайник и телевизор, хрипло
комментирующий передвижение по экрану каких-то дрожащих привидений), пришло
в совершенную негодность.
Если полочка, то висящая наискось, потому, вероятно, что кто-то ее
случайно шибанул, да так и оставил; если унитаз, то расколотый; если бачок,
то такой, в который, чтобы спустить воду, нужно по локоть сунуть руку и
нащупать резинку на дне; если окно - то без пары стекол во внутренних
створках; если шпингалет - то не способный ничего закрыть... Я проснулся от
каких-то лязгающих звуков с кухни и чертыхнулся сквозь сон, подумав, что Аня
снова взялась за свое. Но Аня умерла две недели назад: Павел вернулся
вечером с работы и нашел ее на диване в мирной сонной позе, ничуть не
выдававшей того, что сон этот наступил навсегда. Я потряс головой и сел на
постели. Одевшись, вышел на кухню. Было около девяти. Павел покрикивал на
Вику,
Вика беззлобно огрызалась, а общий смысл их торопливой утренней
деятельности сводился к тому, чтобы пожарить нарезанную синими кусками утку
и сварить картошку-чугунку.
- Вот сейчас, сейчас, - говорил Павел. - Сейчас будет готово, накормим
тебя.