"Марина Воронина. У смерти женское лицо ("Катюша" #2)" - читать интересную книгу автора

тупости нового русского, не знавшего, что буква "R" на головке рычага
обозначает задний ход.
Загнав машину в гараж, они вдвоем тщательнейшим образом вымыли салон
автомобиля, стараясь не пропустить ни одной щели, в которой могли бы
ненароком остаться следы крови. Это была долгая и кропотливая работа, и
закончили они, когда небо на востоке уже стало понемногу розоветь.
- Хорошо над Москвою-рекой услыхать соловья на рассвете, -
продекламировал остролицый, сладко потягиваясь и снова принимаясь шуршать
сигаретной пачкой.
- Ты что, больной? - поинтересовался водитель, с лязгом запирая
гараж. - Какие в Москве соловьи? Тут разве что мент свистнет, так мне таких
соловьев даром не надо.
Остролицый, ничего не объясняя, покивал, прикурил от зажигалки и,
похлопав водителя по плечу, пошел прочь. Водитель с минуту стоял на месте,
словно и впрямь рассчитывал услышать соловьев. Где-то далеко коротко взвыла
и тут же замолчала милицейская сирена.
- Ну вот, - сказал водитель с довольным видом человека, только что
выигравшего крупное пари, - я же говорил.
Он тоже закурил и подался в другую сторону, мечтая о еде и теплой
постели.
Было четыре пятнадцать утра двадцать первого мая.
В шесть ноль три труп в подворотне был обнаружен дворничихой Гульнарой
Фаттаховой. Дом был старый, жильцы знали друг друга давно и умели в случае
необходимости объединяться для решительных действий, поэтому в ответ на
вопли дворничихи распахнулось не менее десяти окон. Кто-то вызвал милицию, а
еще кто-то пожертвовал старую штору, чтобы прикрыть тело - в доме жили дети,
которым не стоило глазеть на окоченевший труп раздетого догола мужчины с
перерезанным горлом и торчавшей из шеи отверткой.
В шесть двадцать пять прибыла милиция.

* * *

Полковник сидел во главе стола для совещаний и мрачно постукивал
кончиком карандаша по краю девственно чистой хрустальной пепельницы, что
служило у него признаком самого дурного расположения духа. Теперь, когда
кабинет опустел, полковник мог дать волю своему раздражению, и ритмичное
звяканье хрусталя становилось все более частым и резким. Наконец он с
хрустом переломил карандаш, бросил обломки в мусорную корзину и придвинул к
себе последнюю милицейскую сводку, полученную полчаса назад.
Он вчитывался в сводку, испытывая острое желание послать все к чертовой
матери и немедленно, не сходя с места, написать рапорт об отставке. Он знал,
что это будет воспринято всеми - и начальниками, и подчиненными - как акт о
безоговорочной капитуляции, более того, он знал, что они будут правы на все
сто процентов, но это было ничто по сравнению с тем невыразимым облегчением,
которое сулила ему такая капитуляция. В самом деле, думал он, сколько же
можно посылать людей на смерть?
Полковник никогда не отличался сентиментальностью, но тут восставал
простой здравый смысл: судя по результатам, все предпринятые полковником
меры были не более чем бессмысленным копошением, сродни латанию дыр в
сгнившем на корню заборе, вот только дыры полковник затыкал не досками и