"Евгений Воробьев. Высота" - читать интересную книгу автора

это счастье, если нет крыши над головой?
Завязался спор о том, что такое счастье и кто может называться
счастливцем.
Берестов вдруг хлопнул себя по лбу, вскочил, засобирался.
- Засиделись мы. А день уходит. На Урал подадимся, прораб? Тут рядом,
под горку спустимся. Удочки есть, наживку я тебе найду...
- Никаких рыбалок! - властно сказала Маша, подымаясь. - Константин
Максимович ночь работал.
Дарья Дмитриевна всплеснула руками.
- Идемте, я вас на Борискином диване устрою. Замучили человека
разговорами.
Над диваном висела карта Европейской части СССР и Европы, истертая, вся
в дырочках от булавочных уколов, густо исчерченная волнистыми линиями,
крестика-ми, - по этой карте Берестовы когда-то следили за ходом
Отечественной войны.
Маша принесла подушку, взбила ее и положила на диван.
- До чего мягкая! - сказал Токмаков, погружая руку в подушку.
- Мама сама пух собирала.
- Вы меня разбудите, пожалуйста, через час, а то я могу тут до ночи
проспать...
В комнате было свежо и совсем тихо, - только мошка монотонно гудела,
тычась в оконное стекло.
Маша ушла на цыпочках, будто Токмаков уже заснул, и осторожно
притворила за собой дверь. Она сидела в саду, часто оглядывалась на окно,
затененное сиренью, и прислушивалась.
Прошел час. Маша включила радио, подошла к двери - тихо. Она прибавила
звук, потом постучала, вошла в комнату.
Капельки пота выступили на высоком лбу Токмакова. Он хмурился, шевелил
губами и дышал неровно - дыхание спящего, которому снится беспокойный сон.
Токмаков открыл глаза и увидел Машу.
- Как спалось? - спросила она.
- Выспался, как тигро-лев!
- Не шумно было?
- Шумно? - Он рассмеялся. - И над ухом кричали бы - не услышал. Зато от
шепота просыпаюсь.
- В другой раз буду знать.
Поздно вечером добрался Токмаков к себе домой, в Новоодиннадцатый
поселок.
В эту ночь Токмаков долго не мог уснуть на своей узкой и жесткой койке.
Только в доме у матери, в Плесе на Волге, спал он после фронта в таком
уюте, как у Берестовых. Один месяц за последние восемь лет, а то все -
койки, топчаны, лежанки, нары или просто мать сыра земля.
На него повеяло сегодня мимолетным теплом чужого очага с такой силой,
какой он никогда не испытывал раньше. От этого он острее переживал сейчас
свою житейскую неустроенность, одиночество, трудное и безалаберное кочевье.
"И почему? - размышлял он. - После всех лет войны? Разве не заслужил я
лучшего? Антенну поставить бы, я теперь знаю как... Книжную полку прибить...
Ящик для писем и газет завести, на дверь повесить..."
Он скользнул взглядом по стенам, перечеркнутым ломаной световой линией.
Лампочку прикрывал картуз из обгоревшей и пожелтевшей газеты - жалкое