"Константин Воробьев. Крик (Повесть)" - читать интересную книгу автора

сапога - рядом сидит. У него на шинели не было почему-то хлястика, и горб
смешно топорщился и ломался. Интересно, пропадет Васюков, если взглянуть на
щели в крыше сарая? Я посмотрел на них, - они посинели и померкли, - перевел
взгляд и опять увидел Васюкова. Как и до этого. Он сидел и что-то грыз.
Раскачивался и хряпал.
- Коль, - позвал я. Васюков дернулся и оглянулся, и я увидел в его руке
бурак. Он выронил его в солому и на коленях полез ко мне. На его шапке не
было звездочки, а в петлицах треугольников. Нос у него был большой, не его,
и сидел на боку. Васюков! Живой Васюков... Он примостился слева от меня и
молча поправил на мне шапку.
- Всех? - спросил я.
- Лежи, - сказал Васюков. - Кроме нас да Перемота - никого. Сволочи,
бросили...
- А где Перемот?
- Остался там. Да он и не пикнул.
Я подумал, что все вышло так, как я хотел: троих. Троих вполне хватит
для майора Калача. А куда же попало Васюкову? По носу только? Нос у него
совсем сидел на боку, а серый пух вздыбился на щеках и даже завился
колечками. Отрос за время разведки боем, что ли?
- Куда тебе попало? - спросил я. Васюков полуотвернулся от меня и
назвал место, какого у него не было. Он сидел и раскачивался взад и вперед.
Я положил свою руку на его колено и спросил:
- Меня в спину?
- Наискось... А под мышкой выскочил.
- Осколок?
- А то хрен, что ли!
- Большой?
- Фатает! - сказал Васюков и выругался в прахриста. - Ну что будем
делать, а? Если б ты мог бечь! Кура пошла, фрицы все по хатам сидят...
- Давай сматывайся один, - сказал я. - Мне все равно хана.
Васюков наклонился ко мне и проговорил в глаз:
- Да там и рана-то с гулькин нос. Дня через три присохнет, и все!
Это Васюков врал. Зачем же он говорил об осколке, что его хватает? Для
чего хватает? А запекшаяся кровь, которую я вытащил изо рта? Про рану он
врал, но это было то, что я всем телом хотел от него услышать. Конечно ж она
с гулькин нос и через три дня присохнет. Присохнет, и все...
...От края и до края земля засеяна красным маком. Махровые цветы
растрепаны и повернуты головками в одну сторону - к маленькому багровому
солнцу, встающему над горизонтом. Стебли мака не стоят на месте. Они несутся
к солнечной точке, в беге сливаются в сплошной поток чего-то густого и
липкого, которое вот-вот смоет с ног, и тогда я закрывал глаза. Красный
поток застывал, медленно превращался в маковый засев, но стебли опять
бежали, и я знал, что теперь надо открыть веки. Так продолжалось, пока я
снова не увидел Васюкова. Он наплыл на меня лохматым пятном, спросил:
"Может, пить охота?" и пропал в темноте сарая за веялками. Через некоторое
время он вернулся и дал мне большой, серый комок снега. Снег вонял
махорочным дымом и ружейным маслом, и в нем то и дело попадались остья
ржаных колосьев. Как только я съел его, Васюков сказал:
- Главное - ночь протянуть. Если теперь очухаешься, значит - все! Ты не
рассолаживайся.