"Константин Воробьев. Крик (Повесть)" - читать интересную книгу автора

воротник моей шинели. Уцелевший в петлице кубарь сразу прилип к щеке, и я
сместил его к губам, чтоб он оттаял. Васюков подступил к крайне-фланговому
пленному и спросил про постройки. У пленного свисала с плеча обледенелая и
запаскуженная чем-то каска, подвязанная обмоткой. Васюков спросил его
хорошо, как знакомого, и дотронулся до каски. Пленный диковато зыркнул на
него и обеими руками схватился за плечи впереди идущего.
- Братики! Не давайте ему! Заступитесь, братики! - непутево, заголосил
он и лягнул Васюкова ногой, запеленутой в брезентовый лоскут. В колонне
заругались озлобленно и бессильно. Васюков раскосо взглянул на меня, а я
отвернул воротник, чтобы виднелся кубарь, но в нашу сторону никто уже не
смотрел, потому что мы отошли на свое прежнее место. В моем теле возились и
ярились крысы, - много крыс, и я ощущал не боль, а какую-то липкую и лютую
мразь их живой тяжести. Мне хотелось прилечь прямо тут, где мы топтались, и
я сказал о том Васюкову. Он поднял мой воротник, обхватил меня пониже раны,
и мы пошли вдоль колонны к постройкам. Наверно, Васюков и сам мечтал о
соломе, потому что не вынес неизвестности и вторично спросил, теперь уже у
всех, кто мог слышать:
- Граждане, не знаете, что там такое, а?
Ему никто не ответил, - не знали, может, о чем он, и Васюков
пожаловался всем сразу:
- У меня командира ранило!
В колонне поинтересовались, куда мне угодило, и Васюков сказал. Его
спросили, когда и где нас взяли, и он зачем-то назвал Волоколамск, а не
Немирово, и что мы попали только вчера вечером. Кто-то отточенно-тонким
голосом попытал, куда переехала из Кремля партия и правительство - в Самару
или в Куйбышев, но Васюков этого не знал. Он, наверно, с умыслом толкнул
меня локтем пониже раны, но мне хотелось лечь, а не охать, и я подогнул
колени.
- В гроб мать! В сараях, говорю, что? - на крике спросил Васюков толпу,
и ему сразу ответили:
- А то не сараи. То склады "Заготзерно".
- А теперь что там?
- Раненые да тифозники... Там, брат, жи-изня! Там крыша и нары,
небось! - распевно и завистливо сказал кто-то. Васюков не поднимал меня. Я
лежал на спине и видел его одного. Мне было хорошо и отрадно лежать и высоко
над собой видеть одного Васюкова. Нос у него сидел на боку, и щетина на лице
топырилась щеткой и была белой, как у святого на картине, - обындевела. Он
подождал, чтобы я полежал немного, потом присел передо мной на корточки.
- Все. Там, вишь, нары. Ты не рассолаживайся.
- Да я не рассолаживаюсь, - сказал я. - Полежу тут, и все пройдет.
Ладно?
- В складе лучше пройдет. Там нары и крыша... Давай руки! - приказал
Васюков, и в голосе его была растерянность и тревога. Он понес меня на
закорках, и мне хорошо виднелась желтая потечная крыша ближнего склада,
курившаяся не то дымом, не то паром, черная, обшитая просмоленными досками
стена, а под ней навально-раздерганная поленница, отсвечивающая
иссиня-белесым и матовым. Сразу я подумал про осиновые дрова, - от них
всегда не то дым, не то пар, но это были не дрова. Я толкнул Васюкова
коленями и сказал, чтобы он поворачивал назад, к колонне. Он крикнул, чтобы
я не рассолаживался, и выругался в бога. Он семенил, склонясь почти до самой