"Виктор Воронов. Баллада о птице" - читать интересную книгу автора

спиртом противооблединительным (благо, канистра со спиртом у отца,
командира эскадрильи, всегда в запасе была), не помню. Только влепившиеся
в окно со стороны улицы обитатели малолетние дома нашего помогли мне
обрести себя и вспомнить:
- Я провалился под лед. Прилепа Колька вытащил меня.
И жар стыда - я голый перед всем двором, я - хоть и отделенный стеклом,
но всеми насквозь просматриваемый, смешался с жаром в теле от растираемого
спирта и поднимавшейся температуры. После - провал в тьму до самого утра.
Не обошлось тут, пожалуй, и без надышанности парами спиртовыми, но -
впервые утром я не от предвкушения радости предстоящего огромного дня
проснулся, а долго вспоминал и осознавал себя -кто я, где я, да и - есть
ли я?
В возникновении из небытствования я, проскользил и по дорожке скользкой
подледной, минованной вчера только, но не бывшей неизбежной. И в поисках
себя - сегодняшнего - я натыкался на незамечаемые мною раньше свороты на
невозвратные тропки и дорожки и понял впервые, что многолика и
неоднозначна судьба моя. Что мог я стать другим. Быть в другом месте. И не
собой вовсе. И мог и - не быть.
Лишь спасительное приближение мамы остановило кружение распадающихся и
переплетающихся моих недовоплощенных, но вполне возможных, я-несбывшихся.
Старательно бодрый голос отца, старательно иронично интересовавшегося
моим самочувствием, помог обрести мне себя в ласковой теплости маминых
ладоней.
Было это первым осознанием, но не первым проживанием подобной ситуации.
По самые двадцать четыре растянулась эта цепочка из выворотов от
надвигавшейся иной судьбы, отмеченных попытками уйти не под лед, так в
остановку сердца или в удар головой об дно "сажалки", т.е. пруда,
вышибивший из памяти моей весь день, прожитый до неудачного ныряния и
придавший призрачность и зыбкость вспоминаниям о двух-трех перед тем
бывших месяцах.
В двадцать четыре, как ни забавно, почти ровно двадцать лет спустя
после неудачного под лед ухода, в краях на этот раз более чем восточных,
на горячих ключах севера Острова восточной окраины Страны заснул я возле
костра, и был мне сон.
Но не "сон Веры Павловны" или что-то в этом роде. Да и не сон вовсе.
Перенасыщенность пета, проведенного в качестве воспитателя в трудовом
лагере для подростков, погрузила меня не в сон, а в некую медитацию,
приведшую к возникновению меня-пространства, образованного пересечением
нитей-связей, связующих различные такие же, но не-я, пространства, между
собой, мной и собой и просто приходящие из ниоткуда и уходящие в никуда
или неосознаваемые мной по направленности их. И я-пространство и являлось
мной-личностью. Личностью достаточно-таки приятной и небезынтересной. И
вполне отчетливой до тех пор, пока эти нити-связи не начали распадаться.
Не лопаться, как струны, а просто истаивать и исчезать И контуры мои с
истаиванием нитей все менее отчетливы становились и все не яснее мне
становилось - кто я, где я и есть ли я и с исчезновением последнего
пересечения я полностью перестал существовать. Осталось лишь осознание
своего несуществования. И крик, исторгнутый откуда-то из глубин тепа
неодушевленного вернул меня к костру.
Подростки, сразу проснувшиеся, довольно быстро успокоились и даже не