"Виктор Воронов. Баллада о птице" - читать интересную книгу автора

ерничали, удерживаемые от подшучиваний над разбудившим их взрослым
нешуточностью предсмертности крика моего. Совсем не до шуток стало и мне,
когда, отогревшись у костра от холода развоплощения, дохнувшего на меня в
видении этом, спокойно я уснул и - свободно воспарил над океаном.
Штиль. Бескрайность сверкающей глади, покой и свобода. Но спутником
чьим я в полете был, еще не готов был узнать я, и не потому ли в
реальность полета ворвалась грозящая раздавить и смять меня
материализующаяся иллюзия - возникший вдруг над океаном стремительно
падающий на меня небоскреб, поначалу даже не встревоживший - успеть
увернуться мог я свободно, но он в падении своем распластывался, вбирая в
себя небо и им становясь, а отражение его в океане штилевом вдруг стало
материализоваться и некуда было ускользнуть от двух схлопывавших меня
махин, кроме как в крик, и криком своим я был возвращен к; углям
дотлевающим костра.
Без шуток, в молчании, закуривали, даже не таясь, подростки мои, вторым
пробуждением подавленные . Молча мы просидели до серого рассвета.
Происшедшее в ту ночь и вернуло меня к: тому же вопросу - единстенность
твоего воплощения - не есть ли иллюзия? И что я есть вне дороги своей и
есть ли я - вне связей мира этого?
Но рано об этом, пока вернемся назад. В заводской поселок возле
древнего белорусского города, где рос я до отъезда на Остров спасавшейся
от непонятости любви своей мамы и после отбытия нашей семьи из гарнизона в
бывшей Восточной Пруссии. И смыкались эти два края Страны и жизни моей
невнятностью принадлежности территории своей и сопротивлением обруселости
окончательной, не удавшейся ни одному правителю.
А пока - я в поселке, и не мое это дело - обруселость и принадлежность.


Глава 1

Данный в детстве, при обстоятельствах несколько странных и нелепых,
зарок трезвости и некурения только усугублял, при понимании всей его
условности и случайности, чувство виноватости перед самим собой -
ребенком, предполагавшим себя - взрослого, иным, миновавшим те смутные
пути и перипетии, что неизбежностью и неминуемостью своего воплощения
пахнули на меня во время нахождения около гроба учительницы, имени которой
я не знал и оказался там только волею кого-то из взрослых, поставивших
меня и моего одноклассника в качестве статистов, не объяснив даже, зачем
это надо, и, оглушенный непониманием своего отношения к происходящему, я
обрел иной слух, и шаги меня - еще не ставшего им - вместе со звуком своим
донесли до меня ненужность неизбежных путей моих, и в попытке свернуть
хоть куда-то я дал той, кого провожал в последний путь, клятву, зная, что
данная над гробом, клятва становится нерушимой, и уже доборматывая глупые
детские формулы, понял я обреченность свою на клятвопреступление н
неизбежность расплаты за него, и тем самым звук несделанных еще шагов
спился с тяжелым ударом первого шага, увлекшего меня на пути эти, уведшие
в невозможность встречи с тобой.
И не платой ли за клятвопреступление это много позже стали неуспевания
мои на похороны отца, а затем в мамы, когда я догонял прождавших меня и не
смогших более ждать, догонял, но уже перед самой могилой, и успевал