"Владимир Возовиков. Четырнадцатый костер" - читать интересную книгу автора

угадывая единственную точку, где смертоносный заряд неотвратимо встретится с
обреченным существом. Человек, как и все живое, по природе своей охотник, -
до конца жизни он преследует цель. Вот почему охота в чистом виде так
впечатляюща...
Но теперь не было передо мной привычно убегающего силуэта, я видел
только глаза, мне надо было стрелять в глаза... Мы смотрели друг на друга
одну секунду, словно узнавая, а в следующую - открылась душа зверя. Из его
глаз проглянул родной мой бор, но проглянул жуткой, враждебной мне
сущностью, что запрятана в недоступной, неразгаданной, неведомой глуши,
откуда рогатятся черные буреломы, выползают змеиные мхи и сверкают волчьи
глаза филина. Мои забытые детские ужасы перед черной тьмою ночи и зеленой
тьмою лесов, перед могильными крестами и пучинами черных болот, перед всем,
что бегает, ползает, шевелится, подкрадывается в темноте, грозит чем-то
непонятным, - этот мой страх, давно забытый, но, оказывается, по-прежнему
живой в душе, смотрел на меня же. Страх перед неведомым и угрожающим,
которым так часто усмиряют детей.
Еще миг, и показалось: это сам я, маленький, дикий охотник, живущий
естественной жизнью природы, смотрю из-за лесины на кого-то, кто в
давние-давние времена был моим кровным собратом, а потом покинул наш общий
зеленый дом, ушел в страшные дали, быть может на другую планету, и вот
вернулся в образе могущественного охотника, стоит напротив, излучая грозный
запах огня и железа, стоит безжалостный в своем могуществе, в непонимании
моей дикой маленькой жизни, состоящей из непрерывной погони за пищей, - он
вернулся за мной, как за охотничьим трофеем. Да, он сейчас убьет, так же,
как я, стоящий за лесиной, только что убил набежавшего раненого беляка, и я
буду убит, потому что голоден и никак не решаюсь бросить редкую великолепную
добычу, меня пьянит сладостный запах крови, который властвует даже над
всемогущим инстинктом страха.
Все это зазвучало во мне настоящем, рождая безотчетную тревогу и
смущение, но привычные к оружию руки делали то, что они должны были делать в
подобный момент, и уже мушка ружья остановилась между выкаченными
пронзительными глазами. И я почувствовал, что промажу, когда остановить
курок было нельзя. В грохоте, сквозь пламя и дым, в синих тальниках рыжим
факелом пронесся лисий хвост. Стрелять второй раз не стоило...
После я укорял себя за торопливость. В самом деле, не измени мне
хладнокровие и расчет, сделай я шаг, и тогда лисовину пришлось бы показать
себя всего, а уж нырнуть в тальники он вряд ли успел бы... Поругивал и
тулку, сожалея, что не привез с собой в тот раз мою драгоценную ижевку с
сильным чоком и резким боем - уж она-то уложила бы не менее тройки дробин в
крохотный кусочек лисьего лба, что выглядывал из-за лесины. Но при всем том
сознавался: тулка не виновата, и поспешный выстрел произошел не от азарта...
Заяц с перекушенным горлом судорожно бился около валежины. Я взял его в
руки, тяжелого, дергающегося, с холодной и гладкой матовой шерсткой, с
окровавленными усами, с кровоточащей шеей и неопрятными багровыми потеками
на груди. Круглые глаза зверька смотрели бессмысленно, мертво, но
красноватые огоньки в глубине их еще жили страхом последней минуты -
страхом, который стирал обличье врага, будь то волк, лисица, филин или
человек - мертвому все равно, кому он достался.
Удача казалась не полной, словно добыча была моей лишь отчасти.
На всякий случай прошел по лисьему следу и скоро увидел, что соучастник